Варианты Морозова. Стеклянная стена

«Еще день прошел», — подумала Валентина. И, как всегда, когда в одиночестве она видела закат, в ней родилось чувство любви к уходящему дню. Ей казалось, что она только что видела сон о своей жизни, а живая жизнь — она там, в задумчивом сером небе с грядами и просветами облаков и тревожащим огнем заката, и что этот сон пройдет, забудется, ведь она ни в чем не виновата.

И это чувство чистоты и надежды размягчило ее, она заплакала, хмурясь и улыбаясь.

В коридоре щелкнул замок, хлопнула дверь, послышались голоса мужа и Даши. Она вытерла глаза, но не решилась выйти к ним.

Потом дверь в комнату отворилась. Освещенная электрическим светом, на пороге стояла Дашенька в расстегнутой шубке и в опущенной руке держала несколько красных гвоздик.

— Мама, ты где? — спросил, не показываясь, Михаил.

— Мама! — засмеялась дочка, разглядев ее в полутемной комнате. — Вот! — И подняла руку.

Валентина, как во сне, вышла к ним, взяла цветы, сняла шубку и чужим голосом сказала Даше:

— Раздевайся сама.

— Что случилось, Валюша? — спросил Михаил.

Даша села на маленький стул и стала раскачиваться. Румяная, черноглазая, с примятыми ко лбу русыми волосами, она поглядывала то на отца, то на мать, превращая разглядывание в игру.

— А у нас были музыкальные занятия! Хотите, я спою песенку?

— Спой, — сказала Валентина.

— М-м... — засмеялась Даша. — Я вам оттуда спою. — Она вскочила и побежала в кухню, легко топая валенками.

— Что случилось? — повторил Михаил. — Почему ты плакала? Как ты себя чувствуешь?

Его голос был ласков и спокоен. Не глядя на него, она знала, что он смотрит, чуть приподняв свои угловатые брови, с добродушным терпением старшего.

— Нормально, — неохотно ответила она. — Просто задумалась...

— Ну а плакать незачем... Эх, до сих пор голова трещит!

— Я пива купила, выпей.

Даша бубнила на кухне, потом прибежала обратно и нараспев заговорила:

— У меня сегодня стирка, и работать мне не лень! Я в корытце лью водицу и стираю целый день! В мыльной пене, в мыльной пене стало чистым все белье! Если, мама, ты захочешь, постираю и твое!

«Чему там учат? — подумала Валентина, любуясь дочкой. — Какая глупая песня».

— Хорошая песня? — спросила Даша. — Давай еще?

— Нет. Сначала переоденься.

— У! — Девочка начала было капризничать, но ей не очень хотелось капризничать, и, когда отец строгим голосом попросил сесть на стул и раздеться, как взрослой, она засмеялась:

— Как взрослой? — Села, стала снимать валенки и толстые шерстяные брюки.

Валентина зашла в ванную, посмотрела в зеркало и, застыдившись, принялась убираться. К чему же ей быть зареванной дурнушкой с распухшим носом и красными глазами? Она должна быть обольстительной, уверенной в себе и светлой, точно невеста.

Невеста? Чья невеста? Ах, не все ли равно!

Она досуха вытерла лицо, повязала голову косынкой и завязала узел спереди двумя торчащими рожками. Потом постояла перед открытым шкафчиком, глядя на флаконы и баночки, и взялась за них. «Все женщины обманщицы!» — с вызовом подумала она.

Ее простое неяркое лицо быстро менялось: широкие скулы сделались у́же, русые брови потемнели, серо-зеленый глаза, окаймленные светлыми ресницами, дразняще смотрели из-под голубоватых век.

Не удержавшись от минутного кокетства перед зеркалом, Валентина решила оставаться в косынке: в ней она была мягче и домашнее.

Когда она вышла, Михаил уже успел переодеться в джинсы и разорванную под мышкой рубаху и сидел на кухне перед откупоренными бутылками, подперев голову. Расстегнутый ворот обнажал сильную шею с натянутыми мускулами.

— Буксы дымят, — улыбнулся он. — А ты плещешься, как русалка. Хвост вырастет.

Она заметила, что гвоздики стоят в кувшине на холодильнике, хотя она их сунула куда-то на телевизор, но не улыбнулась в ответ на его простоватую шутку.

— Спасибо за гвоздики, — сказала Валентина. — Не жди меня. Пей, а то ты больно кислый.

Он выпил большими глотками, снова наполнил стакан и стал пить медленнее.

— Уф, хорошо!.. Ты сегодня какая-то особенная.

Сейчас можно было сказать: «А я решила с тобой развестись», но Валентина сдержалась. Еще следовало накормить его и Дашу, потом уложить девочку спать.

— Будешь ужинать? Давай сделаю омлет с брынзой?

— Не хочется.

— Пока сделаю, захочется.

Она повязала передник и встала у плиты, размешивая яйца в молоке. То, чем она занималась, казалось ей естественным и не удивляло: она даже не думала, что готовит для мужа как будто в последний раз.

Какой там последний! Михаилу уйти некуда, будут они прежнему жить в этой комнате, по-прежнему она будет кормить всех, ведь стыдно заводить отдельное питание, а уж потом, когда он отыщет себе другое жилье, они и простятся.

Поужинали в молчании. Наверняка Михаил что-то почуял. Он больше не смотрел на нее, глаза отяжелели, углы надломились.

Даша вертелась возле них, снова спела песенку, залезла под стол, мяукала и постукивала макушкой о столешницу.