Варианты Морозова. Стеклянная стена

Однажды Ирма затащила ее на клубный вечер, где выступал знаменитый модельер, говорил что-то страстно, невнятно о таинственной женщине, идеале всех веков, о сохранении этой таинственности под флером одежд, но ведь все это была ерунда, мечта увлеченного холостяка, ничего не познавшего о будничной жизни.

Валентина увидела себя: вот кухарка, прачка, вот работница отраслевого, словно пропыленного издательства, вот покупательница мяса, вот мать ребенка, а где-то там на последнем месте — жена.

— Ты меня не любишь, Миша. Вот и все.

Он засмеялся, шагнул к ней, но она уперлась руками ему в грудь и оттолкнула.

— Лучше уходи.

— Давай спокойно поговорим, — попросил Михаил. — Уйти я всегда успею.

— Уходи. Сейчас все равно не поймешь.

Больше они не разговаривали. Он собрал чемодан, постоял над спящей дочерью. Валентина хмуро ждала.

— Я пошел, — сказал он вместо прощания. — Тебе надо побыть одной.

Закрылась дверь. Валентина выключила в коридоре с затем включила. Постелила постель и, как оглушенная, легла. Ей не верилось, что он ушел, Было тихо, пусто, страшно.

Глава шестая

Устинов жил у Ковалевского, привыкал к холостяцкой свободе.

Валентина отвечала на телефонные звонки, что у них все благополучно, что Даша ходит в детский сад и что деньги, которые он предлагает, пусть отправит почтой. В ее голосе не слышалось ни раскаяния, ни даже враждебности.

Внешне жизнь резко изменилась: днем сидел в Филиале-2, вечером работал споро и запальчиво над рукописью, словно жаждал кого-то предостеречь. А когда останавливался‚ находила тоска.

Ковалевский принял его радушно, но он тоже работал, разговаривали немного, не приближаясь к просторам давних бесед. Теперь разговоры велись о ГлавНИИ и Филиале-2, кадровых передвижениях, восходящей звезде Семиволокова и почетном угасании Николаева.

— Ну, Михайло, я грубо спрошу, — говорил Ковалевский. — Пошел бы ты со своим пижоном в разведку?

— А между прочим, не забывай, — отвечал Устинов, — у него две «Отечественных войны», Красная Звезда и боевое Красное Знамя. Он командовал, как раз взводом разведки.

— И сейчас боится наказать лодыря? — усмехнулся Тарас. — Я не утверждаю, что он трус. Трусов и храбрецов среди нас не так уж много, не больше пяти процентов, остальные нормальные люди. Допустим, он нормальный. Но погляди на него — эти пестрые галстуки, сабо, джинсовые костюмчики на старости лет... Ладно, одежда — ерунда. Но ты его работы возьми! Ничего конкретного, общие фразы, цитаты, все сглажено, причесано. Был Николаев да сплыл!

В конце концов от таких разговоров оба устали и больше к Николаеву не возвращались.

В квартире были две смежные комнаты, всегда можно было остаться одному.

Приходя с работы, Тарас переодевался в спортивный костюм, разминался с маленькой никелированной штангой, потом принимал душ и читал. Книг у него было меньше, чем у Устинова, но все книги были хорошие, большей частью классических писателей и философов. Случалось, он выходил из своей комнаты и читал вслух отрывок, делясь своим наслаждением.

Его быт был налажен, и в нем занимали свое определенное место и штанга, и хорошо сшитые брюки, и получаемое из прачечной белье, и стоявшие в ванной на полочке лосьоны, кремы, первоклассные лезвия для бритья. Он вставал рано, жаворонок (в отличие от совы-Устинова, который просыпался с муками), пил чай и садился к письменному столу. Бывшая жена Тараса тоже была жаворонком. Устинов, будто в шутку, определил совместимость их биоритмов — почти идеально совпадали, и точно толкнул друга к женитьбе.

Сейчас Ковалевский о браке больше не помышлял, видя в женщинах лишь то, что в них есть в действительности, то есть эта действительность зависела от него.

Он легко сходился и расставался, но никто его не удерживал, не рыдал, не преследовал, как будто он внушал мысль, что любые попытки ни к чему не приведут. И только однажды ему встретилась другая женщина. Она была замужем за работником внешнеторговой организации, бывавшим дома не чаще, чем за границей, имела пятилетнего сына. Но ни муж, ни мальчик здесь ни при чем, она забыл о них ради Тараса. Она напоминала ему о себе письмами, звонками, неожиданными наездами и тяжелыми объяснениями, то требуя, то умоляя не бросать ее.

Устинов видел ее: это была статная, спокойной красоты блондинка с открытым, даже бесхитростным лицом и со сросшимися темными бровями. Ничто в ней не говорило о способности к крайним средствам — ну, может, только эти брови.

Тарас терпел ее преследования. Жениться, как она того желала, ему в голову не припло, да с какой стати ему, уже безотчетно побаивавшемуся изменения своей устойчивой жизни, вдруг подчиниться чужой настойчивости?

Однако она продолжала начатое, заговаривала о самоубийстве, и он сказал: «Ну что ты мелешь? У тебя сын!» — «Ты мой сын, мой отец, моя жизнь», — отвечала она. «Ты хочешь отомстить мне?» — «Отомстить? Я жить не хочу!»