Варианты Морозова. Стеклянная стена

Вероятно, она была права, и Устинову нужно было трезво обдумать свое положение, но он понимал: как ни обдумывай, все равно не хочется ничего делать. Они но-своему правы, на их месте он бы тоже был недоволен суетливостью начальства, отменяющего свои решения без всяких причин.

— Ну что молчишь? — спросила Военная. — Тебе надо привлекать людей, а не ждать, когда они сами придут. Не придут!

— Устаешь у Архипцева? Все-таки к восьми утра надо быть на заводе. — Он вспомнил во что ему стало это исследование и вымолвил: — Архипцев даже не позвонит, чертов прагматик! Как только получил, чего хотел, затаился.

— Он хороший, — улыбнулась Оля. — И совсем не прагматик. — Помолчав, она добавила:— Нет, я не устаю.

— Он тебе нравится?

— Нравится? Не знаю. Что тебе до этого?

Киселев настороженно выслушал предложение Устинова попросить у ГлавНИИ дополнительную ставку машинистки и теперь молча смотрел на Михаила. Дело было простое: две машинистки с трудом справлялись с перепечаткой бумаг. Для двоих работы было слишком много, для троих — мало, но Устинов, когда составлял письмо, завысил реальный объем работы, не оставив финансистам из ГлавНИИ возможности отклонить просьбу.

— А если проверят? — наконец спросил Киселев.

— Не проверят.

Киселев знал, что не проверят, однако матшбюро находилось не в его ведении и последние осложнения, вызванные декретным отпуском машинистки Иры, его не касались.

Устинов сказал, что никто не хочет идти на место Иры на временную работу, и с усмешкой припомнил:

— Захотела только одна, да моя Военная разузнала, что она алкоголичка.

— Ну пусть Николаев подпишет письмо, — сказал Киселев. — Давай подождем.

— А чего время терять?

— Я прочитал статью Галактионова, — сухо вымолвил Киселев. — Такой глупости я еще не читывал. — В клетке возились попугаи, он хмуро поглядел на птиц. — Ну чего вы! Опять разлили? — Он подошел к подоконнику, вынул из клетки блюдце и плеснул в него воды из графина. — Миша, ты не должен был уступать. Я понимаю: тебе труднее, чем мне. Но есть предел.

— Я чуть не написал заявление об уходе, — сказал Устинов. — А Николаев уступил. Делайте, говорит, как хотите,

— Ну? — с надеждой произнес Киселев.

— Если бы он давил... Но он по-доброму, понимаешь?

Киселев презрительно усмехнулся.

— Думаешь, я из-за квартиры? — оправдываясь и злясь на себя, что оправдывается, спросил Устинов. — Да! Из-за квартиры!

— Как будем искать выход?

То, что Киселев не понимал его положения, было естественным для пришлого человека. Не понимал, и ладно. Не обязан. Но то, что он желал руками Устинова изменить положение, которого сам не понимал, показалось нелепым.

— Значит, подождем Николаева, — сказал Устинов. — Приедет и подпишет письмо о машинистке.

— Это может плохо кончиться для твоего Николаева, — продолжал Киселев. —Я не собираюсь ловить ведьм, как про меня тут думают, — я реально смотрю на вещи. Любая жалоба от тех учителей, которых так лихо поливает Галактионов, — и Семиволоков пришлет к нам комиссию.

— И спросит, куда ты глядел?

— Ты о себе подумай. Ты не знаешь Семиволокова. Для него десяток таких статеек не стоят одного урока сельского учителя. Он прав. Отмени, Миша, свое решение, не то потом стыдно будет.

В тоне его голоса, однако, ощущалось сомнение в том, что Устинов найдет в себе силу согласиться с ним.

Но Устинов вряд ли мог что-либо изменить. Он был скован уже двумя изменениями, когда сперва отверг статью Галактионова, а потом принял ее. Для третьего у него не хватало решимости.

Киселев снял пиджак, быстро повесил, почти бросил его на спинку стула, и подошел к Устинову. Он прижал обе руки к плоской затянутой голубой сорочкой груди и сказал:

— Что за время! Все поголовно хотят быть добренькими. Страх борьбы, что ли? Откуда это взялось? — Он прижал руки еще сильнее, наклоняясь к лицу Устинова. — Миша, ты ведь не трус, но и ты заражен. Там же люди. Им нужна живая правда, а не донос вместо правды... А для тебя они материал Галактионова. Нет, погоди! — попросил он, видя, что Устинов хочет возразить. — Ты только представь сельского учителя!.. Не хочу думать, что в учителя идут без души, только потому, что в пединститутах маленький конкурс. Таким наша статья до лампочки, они ее не заметят. Да она и не им адресована. Вот-вот, не им! Она для порядочных людей. Чтобы унизить их. Ах, вы, мол, порядочные, так получите всю панораму вашей серенькой жизни. А я вижу, Миша, здорового серьезного парня, нашего ровесника, он женат, двое детей... («У Киселева тоже двое», — мелькнуло у Устинова.) Тут не знаешь, как по-человечески воспитать одного-двух, а у него еще целый класс. Помнишь, как Сухомлинский сидел на холме, смотрел на закат, и они придумывали сказку про солнце... Ты хочешь, чтобы он нас прочел и спросил: «Зачем я вожусь? Я на полузатопленном острове, кругом паводок животного эгоизма, приспособленчества, серости». Он твой брат. Ты хочешь, чтобы у него опустились руки? Чего ты добиваешься этой статьей? Если у него опускаются руки, в тебе тоже что-то умирает. И в твоем ребенке умирает. Это невосполнимый ресурс. Как нефть.