Варианты Морозова. Стеклянная стена

Он знал, что виноват. То, что он ехал не домой, а в чужой дом своего старого друга, где он ощущал бездомность, подтверждало его вину. Теперешнее состояние называлось — антилюбовь. Вот тут, возможно, и была главная причина устиновского настроения. Его юность растратила свои силы на создание собственной независимой территории, крепости из денег, служебного положения, опыта стойкости и знания опасностей семейной жизни. Он чувствовал себя вооруженным для любой борьбы, однако не за что было бороться. Что изменится, если он напишет еще одну книгу и добьется репутации первоклассного специалиста или руководителя? Кроме удовлетворения любопытства и жажды движения, уже познанного им, ничего нового с Устиновым не произойдет. Будущее предлагало цель бесчисленных повторений.

Устинову стало холодно от своего предвидения.

«Я уже не так люблю ее, — думал он о жене. — Но, теряя, я снова люблю. Не представляю себя без Даши, а могу без нее жить».

Ковалевский хотел развеять эту печаль, наводившую на него тоску. Устинову надо было встряхнуться, завести себе девчонку...

— Институт любовниц, — сказал Тарас, — помогает легче вынести идиотизм семейной жизни.

Единственный старый друг мог помочь Устинову точно так же, как помогал Устинову молодой хирург-грузин. Тот бодро разговаривал с лежащим на операционном столе Михаилом, ловко разрезал тихо треснувшую кожу его живота и, ковыряясь в жгучей боли, расспрашивал о тайнах устиновской профессии. «Мы знаем мотивы многих поступков и поэтому циничны, — хрипло изрек Устинов. — Вы привыкли к нашим страданиям и жестоки». Разговор выдохся, прежде чем отрезали аппендикс; Устинов был вынужден смотреть в потолок и вполголоса петь.

И тут Ковалевский оглушил его.

— У нас есть один парень. Наш ровесник, тоже приехал в Москву из провинции. Ему позвонила девушка, его первая любовь. Когда-то они даже хотели жениться, но были слишком зелеными, испытывали друг друга разными фокусами. Она умела помучить. А сейчас ей за тридцать. Хочет, чтобы он на ней женился. А что ему делать? Первая любовь — это первая любовь. Она проходит, забивается разной дрянью, но нет ничего живее первой любви. Он встретил ее. Она, конечно, уже не та. Похожая, а не та. Глаза затравленные. Пожелтела. В первую минуту он даже обрадовался. Очень уж хотелось обмануться, добиться несбывшегося. А потом — нет, голубушка, прошлого не воротишь. Но все равно ее жалко. И отказывать нельзя, и соглашаться невозможно. Что ты ему посоветуешь? Ты, специалист?

Устинов догадался, кто скрывался под словами этот парень, и сказал:

— Все бывает. Но я сам не знаю, что мне делать... Расскажи-ка что-нибудь веселое.

— Веселое? У нас все веселое. Только не надо сильно задумываться, а то станет слишком весело. — Ковалевский опустил голову.

— Ее зовут Маша? — спросил Устинов.

— С ума сошел? — улыбнулся Тарас.

Они с Машей, наверное, не любили друг друга, иначе бы все вышло по-человечески.

Устинов вспомнил древнеславянский образ, вилу, надменную девушку, наказанную богом. Ее ноги превратились в копыта, и она скрывает их длинным белым платьем. У нее бледное красивое лицо, золотисто-русые волосы опускаются до земли. Стан тонок, тело прозрачно и легко. Кто увидит вилу, тоскует по ней всю жизнь и может умереть от тоски. Ее горящие глаза всегда будут стоять перед ним, всегда будет слышен ее очаровательный голос...

«Что он хотел этим сказать? То, что Маша превратилась в ведьму? Все бабы ведьмы, ха-ха».