Варианты Морозова. Стеклянная стена

Сказав о нефти, он поставил логическую точку. И снова заговорил.

Устинов втягивался в воронку чужой жизни, ни пачала, ни конца которой он не мог знать, прикасаясь лишь к крохотному ее участку, именуемому современностью.

Как будто выхваченные из темноты лучом карманного фонаря, появлялись уродливые фигуры с огромными руками и маленькими звериными головами, карабкающиеся на великана, одетого в темно-синюю форму офицера милиции. Он сбрасывал их, давил сапогами, но они снова лезли без устали, ласково глядя на него неподвижными глазами. Рядом с офицером можно было рассмотреть беззаботно играющих детей. Ночь растворилась в рассветных сумерках, вставало солнце. Зеленела трава, потом постепенно желтела, заваливалась палыми листьями, намокала под тусклым долгим дождем, пока ее не укрывал голубоватый снег. Природа менялась и тут же забывала свое прежнее состояние. Тихо потрескивали швы мальчишеских сорочек. На косяке кухонной двери росла лесенка зарубок, вела к загадочной дороге, укрытой, как шоссе в низине, стелющимся туманом. Все менялось. Голова великана поседела, шея раздулась от непрерывного боя, и глаза были полны крови. Вдруг оглянувшись, он увидел своего сына, едущего на блестящем спортивном велосипеде, окруженного гогочущей толпой уродливых фигур, которые поглаживали мальчика и сдували с него какие-то пылинки. Великан застонал. Все замерли от ужаса, глядя, как неуклюже и мучительно он вылезает из глубокого котлована, выбитого им в земле за долгие годы. Но он никого не тронул, взял сына за руку и увел. По улице, ведущей к мясокомбинату, в грузовике с наращенными из жердей бортами везли двух понурых старых коров и годовалого теленка. Великан был непохож на обреченную корову.

Черная картина детского страха промелькнула перед Устиновым, Киселев замолчал.

Офицер милиции, всю жизнь боровшийся с неистребимой нечистью, не мог найти в себе душевной силы уважать сына. В подаренном кем-то из его врагов велосипеде был разгадан троянский конь, и сыну досталась порка.

Простой случай, вспышка в потемках чужой жизни — и Киселев снова был первым заместителем директора, его лицо утратило оживление, хмель откровенности схлынул.

Киселев отступил назад, за деловую пелену. Вот и сел за стол, подвинув красную книжку служебного дневника, и по его губам пробежала как бы дотлевающая улыбка. Открывшись, он почувствовал, что сделался слабее, чем был прежде. И в улыбке сквозила надежда, что Устинов тоже откроется.

Его воспоминания связывались с неожиданной опасностью, символом которой мог быть и Устинов. Даже наверняка уже был, если они вырвались наружу. Но «я брат твой» говорила улыбка.

— Сейчас я жалею, что враждовал с отцом, — сказал Устинов, пропуская свою историю, касаясь только ее итога.

— Тоже жалеешь? — усмехнулся Киселев.

— Нет, я говорю о себе. Кажется, у меня было несколько отцов. Один строил со мной машину из табуретки, второй бил железным прутом за мою драку с каким-то идиотом, третий был ученым-самоучкой, четвертый ублажал директора института, брал его в соавторы почти везде... А что осталось? Старик пенсионер. Его даже не внесли в список к представлению на Госпремию, хотя он сделал больше всех. Пенсионера можно не вносить.

— А у моего страшное давление.

— Но он поднял бучу. Его уж почти включили в список, но в последний момент он послал их к черту.

— Правильно сделал, — сказал Киселев. — А что толку в наших с тобой добреньких слащавых методах! Скажи, ты отца не любишь, но уважаешь?

Снова как будто промелькнула тень состарившегося угрюмого великана.

Устинов подошел к окну, постучал пальцем по прутьям клетки. Попугаи приоткрыли голубые крылья, спрыгнули с перекладинки.

— Почему ты не держишь их дома? — Он поднял дверцу. — Твоим детям было бы интересно.

— Не открывай, — сказал Киселев. — Я их наказал, пусть сидят.

— Наказал? — Устинов опустил дверцу. — У меня не было ни собаки, ни кошки. Однажды я поймал двух воробьев, но они разбились об окно. Незачем было ловить.

Киселев поморщился, снова потянулся к служебному дневнику, потом надел пиджак и застегнулся.

— А как реагируют на галактионовскую статью Макаров и Харитонов? — спросил он.

— Нормально, — ответия Устинов. — Им не очень понравилось.

— А мне теперь нравится, — усмехнулся Киселев. Драка так драка! Если они отойдут от тебя, они придут ко мне.

— Подраться не хитро, — кивнул Устинов. — Было бы из-за чего.

— Ты ведь шахматист, — сказал Киселев. — У нас еще есть возможность спасти положение.

— Как?

— Я не собираюсь тебя торопить, — продолжал Киселев. — Просто еще раз обдумай. У тебя дочь, и ты, как все отцы, учитель. Вот так.

Хотя он говорил дружеским тоном, было видно, что тон угрюм и мрачен.

В конце разговора они были по-прежнему далеки друг от друга.

— Ты не знаешь, где снять квартиру? — спросил Устинов.

— Нет, не знаю, — ответил Киселев.