Варианты Морозова. Стеклянная стена

Еще он вспоминал, что тоже была ночь, и дома все спали, лишь похрустывали угли в печи. Мать разбудила мальчика. Она тихо сказала, что надо помочь отцу. Она стояла с распущенными волосами, в длинной белой рубахе, поднимающейся над огромным животом. На столе горели керосиновая лампа и фонарь «летучая мышь». Отец был в сапогах, в старой шинели, надетой прямо на сорочку. «Я тоже пойду», — сказала мать. «Нет, мы сами», — ответил отец. Он и мальчик пошли к корове. Лыска стояла у задней стены сарая. Отец стал выталкивать ее ближе к воротам. «Приляг, милая, — попросил он корову. — Легче будет». У него был растерянный голос. Лыска снова попятилась к стене и замычала. Мальчик держал фонарь. Отец обвязал высунувшиеся из коровы передние ноги теленка и стал сильно тянуть за концы веревки. Мать уже была здесь. «Телочка», — определила она. Взяла соломинку и пощекотала в ноздре неподвижного мокрого теленка. Теленок чихнул, открыл глаза и ожил. Корова вылизала его. Мать сказала, чтобы отец унес телочку в дом, а то Лыска может сожрать.

Мальчик пошел за отцом, радостно дыша чистым морозным воздухом.

Марсианские мачты идут по снежному полю, вокруг равнодушие безликих построек.

Кириллу Ивановичу стало досадно оттого, что ни Михаил, ни Валентина не имеют родного дома.

Они вернулись в тесноту временного жилья, теперь как бы освещавшего духом непостоянства и будущее жилье, и ту высокую башню, и новый дом, куда переедет семья сына, когда родится второй ребенок, и самый последний, где постаревшие Михаил и Валя останутся одни.

Кирилл Иванович пошел в ванную умываться. С мокрых ботинок грязь натекла на кафельный пол. Он поискал тряпку, нашел ее на колене под раковиной. Сел на край ванны, вытер ботинки и, когда споласкивал тряпку, удивился. Она была серая, льняная, украшенная цветной вышивкой. Он развернул — увидел желтые цветы с красными сердцевинами и зелеными стеблями. В молодости, еще перед замужеством, мать вышила занавески, и они всегда украшали дом, потом были подарены Вале. Кирилл Иванович сунул тряпку на прежнее место. В сердце была такая же пустота, как и в тот день, когда умерла мать. Она действительно умерла, сейчас это было ясно. И он умрет. Но ей было легче: она без горечи слилась с тем миром, с которым прошла длинный путь угасания. Каждую весну на ее глазах холодная земля начинала рожать зеленую жизнь, не помня прошлогоднего увядания. Каждый день мать встречалась с мальчиками и девочками, которых должна была научить не одной только грамоте, но и уважению жизни. Она могла проводить уроки в саду или в поле, придумывая вместе с детьми сказки о солнце, ветре, тучах, обо всем, что росло и жило вокруг. И каждый год ее собственные дети уходили от нее все дальше и дальше, сначала вырастая за пределы дома, а потом села, а потом и за пределы ее горизонта, чтобы в конце концов превратиться в изношенных пожилых людей, которым она вряд ли была нужна. Когда за детьми ушли внуки, она тихо уснула, как засыпали зимой деревья и кусты, все те яблони, вишни, сливы, смородина, посаженные ею.

Кирилл Иванович подумал, что, наверное, он оглупляет мать, сравнивая ее с деревьями, ведь она не собиралась умирать, знала, что ее больше не будет, что она не возродится. Но все же он чувствовал, что теперь можно так думать.

К обеду Валя подала шампанское и предложила выпить за новоселье, однако свекор отказался. Ему хотелось, чтобы сын вспомнил свою бабку. Он попросил их выпить а ее память, и они это сделали.

— Раньше в нашем селе была целая улица Устиновых, — сказал Кирилл Иванович. — А в итоге? Пока жила бабушка, над всеми нами как будто была одна крыша.

— Ты еще долго проживешь, — ответил Михаил. — На Дашиной свадьбе будем гулять.

— Дай бог!

За маленьким столом было тесно. Отец и сын сидели рядом, прямо перед окном, а Валя сбоку, спиной к буфету. Обед был простой: щи из кислой капусты, гречневая каша с мясом. В двух стеклянных мисках лежали соленые огурцы и маринованные маслята в черных горошинах перца.

Кирилл Иванович снова стал рассказывать о матери, словно покойница должна была ему помочь приблизиться к сыну и невестке.

Валя тоже вспомнила, что Нина Никаноровна была круглой сиротой. И, рассказывая о том, как мать жила со старой бабушкой, как до снега бегала босая, как носила ягоды на базар в рабочий поселок за сорок километров, и о других подробностях сиротского детства, Валентина помешала Кириллу Ивановичу.

— У тебя мать многое пережила, — сказал он. — Ее надо жалеть.

В душе Кирилл Иванович нисколько не собирался жалеть сватью, а даже завидовал ее выносливости.

— Сейчас мы с ней мирно живем, — улыбнулся Михаил. — Спок говорит, что авторитарное воспитание делает сильный характер. Валя до сих пор ее боится, а что раньше было... — Он снова улыбнулся своей замкнутой улыбкой.

Кирилл Иванович не знал, кто такой Спок, но постеснялся спросить.

Дальше разговор вышел удобным и поверхностным. В нем все перемешалось: Даша, обстановка в Филиале-2, докторская диссертация, садовый участок Нины Никаноровны...

— Ну что же с вами произошло? — вдруг спросил Кирилл Иванович.