Варианты Морозова. Стеклянная стена

Валентина лишь улыбнулась, хотя на языке вертелся злой ответ. Хотелось ошарашить этих чинных веселящихся служащих, в числе которых почетное место занимал и ее умный муженек.

Накануне вечера Михаил ей посоветовал:

— Знаешь, что самое ужасное? После водки пить вино и надевать к голубому платью коричневые туфли.

Она смолчала, но сделала по-своему, потому что не мужское это дело — совать нос в бабьи наряды. Хотя насчет сочетаемости цветов он всегда прав, у него есть вкус, вернее, чувство меры.

Валентина не очень старалась оказаться внутри этого праздника и увидела то, что не открылось другим. Единственным независимым человеком здесь был Николаев, да и он почему-то немного побаивался Ковалевского, Киселева, ее мужа, вон ту, увядающую красотку Ярушникову, растрепанного краснолицего Галактионова, всех. Но все же был независим в своем завершенном образе. Почему? Ему явно и скрыто льстили, пытались запеть его любимую «Землянку», взывали к прошлым временам, якобы осененным николаевской жаждой поиска, и утверждали, что времена ничуть не изменились. Павел Игнатьевич с отчужденной улыбкой пресекал эти излияния. Он знал им цену. И в конце концов от него отстали.

— Хочу выпить за женщин! — сказала Валентина. — Ноый год — это семейный праздник, а не служебный. Скоро мы скинем с себя служебные наряды и попробуем стать на несколько часов ожидающими счастья женщинами. Женщине не на кого надеяться, кроме себя. И пусть все женщины в Новом году станут сильными! — она засмеялась лукаво и вызывающе. — И утолят свою жажду.

Вместе с другими мужчинами Устинов встал, выпил и снова сел. Ему нечего было сказать. Сильными так сильными. Пусть утоляют жажду. Что она имеет в виду? Сейчас самое простое — насмехаться над мужчинами, над мужем — еще проще. Но это похоже на насмешку над собственной жизнью, а это уже опаснее. Неизвестно, чего ждать от такого насмехающегося над собой человека.

Пока Устинов добродушно глядел на Валентину, ища в ее словах бесхитростности, чего в них, по-видимому, все-таки не было, Ярушникова подхватила никому не принадлежавшее первенство в застолье. По причине своего маленького роста (или по опыту выступлений перед небольшой аудиторией), она встала и привлекла внимание мужчин большим красивым бюстом. Ее темно-синее строгое платье имело полупрозрачную кокетку.

— Жажда женщины — это эффектно, — уважительно сказала Ярушникова. — Для меня, Валя, вы самый интересный гость. Пусть простят меня коллеги, я сейчас объясню почему. — И она принялась раскладывать по косточкам жену Устинова: — Возраст (модельеры работают именно для таких женщин), творческая работа (независимость от мужа), материнство (святой долг), побуждение мужа к карьере («Стерва», — подумал Устинов), критический подход к жизни («Попала!»), а главное — неудовлетворение традиционной ролью женщины, о чем хорошо написал Михаил Кириллович в своем основном труде, который он сделал, когда работал в моем отделе; и, исходя из вышеизложенного (улыбка по поводу этой бюрократической фразеологии), хочу предложить поправку: не за силу, а за слабость сильной женщины! Пощадим наших мужчин!

Поправку приняли с удовольствием.

Наклонившись за спиной Валентины, Ковалевский спросил у Михаила:

— Что она имеет в виду?

— Что я дерьмо.

— А, понятно.

После закусок Галактионов, извиняясь и разводя руками, стал восклицать, что ему надоела вся эта невнятица, что пора заняться делом, а кто не желает, пусть смотрит, но не мешает Филиалу-2 работать. Начинался новогодний театр.

— Ну вот! — повеселел Николаев. — Сейчас, Тарас, мы увидим нечто оригинальное.

Галактионов расставил стулья вокруг маленького столика, положил на стол портативный магнитофон и, взглянув на часы, объяснил:

— Одиннадцать часов утра. Рабочий день вступает в свои права. Павел Игнатьевич у себя в кабинете. — Сел за стол, снова поглядел на часы. — Татьяна Ивановна! — это воображаемое переговорное устройство.

— Да, Павел Игнатьевич? — отзывается Клара почтительно.

— Пригласите ко мне всех сотрудников.

— Сейчас... Но еще никого нет. Один Киселев. — Вытягивается, что-то высматривает в окне. — Вот Устинов по улице идет.

— Так-так, — Галактионов-Николаев вздыхает. — Точно через десять минут всех ко мне. — Включает магнитофон. Женский голос поет по-французски. Улыбается, выключает.

— Ой, быстрее! — торопит Клара невидимого сотрудника. — Директор сегодня не в духе.

Галактионов-Николаев выходит за стулья и изображает сотрудника: потирает лысину, задерживает на лысине ладонь, огорченно качает головой. Потом на цыпочках, с прямой спиной переступает порог кабинета и садится. Скорбно смотрит на директорский стол.

— Прошу извинить. — Смесь приниженности и достоинства. Нетрудно узнать Харитонова.

Галактионов возвращается за стол, оглядывает стулья.

— Ну не будем ждать остальных. Слава богу, уже есть больше половины. Я пригласил вас затем, чтобы дать вам возможность прослушать записи, которые я сделал там. — Включает магнитофон. Звучит песня на французском языке.