Варианты Морозова. Стеклянная стена

Валентина вытащила из бутылки три тонкие розы, завернула их в бумагу и протянула Алексею: — Отдашь Ирме. Бери, бери! Тебе нужнее.

Алексей, конечно, ушел. Отказался от чая. Даже убежал, потому что она собралась еще дать ему банку клубничного варенья для Жени.

Без него за столом сделалось как-то у́же, словно он увел с собой и подругу Ирму.

Михаил и Тарас вспоминали приключения своего детства: куда-то мчались на велосипедах и дрались. И еще Валентина услышала, что Ковалевский любил соседку Машу, а Устинов чуть было на ней не женился.

— Не помню, — сказал Устинов. — Ей-богу, не помню.

— Да я тебя не виню, — ответил Тарас. — Лишь в семнадцать лет думаешь, что существует неизменное и твердое, потом смиряешься. — Он подмигнул Валентине. — Все оказывается к лучшему! Постоянство — удел примитивных натур.

— Как бы не так, — возразила она. — Глупости ты говоришь, Тарас.

— А ты докажи! Настоящему человеку нужны новые цели, удовольствия и победы.

— Ну вот ваш Николаев бросает свою жену и уходит к молодой любовнице. — Валентина ее поморщилась. — Это бесстыдство!

— Есть разные стадии перемен, — оживляясь почти до радостной улыбки, сказал Ковалевский.

— С чего ты взяла, что он уходит от жены? — со злостью спросил Устинов. — Он живет дома со своей Верой Платоновной, это я точно знаю.

Валентина не поняла, почему муж разозлился, и с мягкой настойчивостью напомнила ему о Лине Титовой, о которой он сам ей рассказывал.

— Валюша, он думает, что я сейчас побегу казнить этого старого ловеласа, — с упреком проговорил Ковалевский.

— А, наконец-то поняла! — догадалась она. — Буду только рада, если его накажут. Но неужели за это наказывают?

— Слышу чистый голос нравственности, — сказал Ковалевский. — У нас с Мишей тут есть свои интересы, а ты бескорыстна.

— Теперь ты подбросишь новость своему аппарату, — ответил Устинов.

— Может быть.

— Не надо, Тарас! — попросила Валентина. — Ты наш друг, тебе нельзя так поступать.

— Почему нельзя?

— Получается, мы предали Николаева.

— Предают сообщники, а ты ведь сама его осуждаешь.

— Все равно нельзя. Прошу тебя!

— Э-эх! — неохотно протянул Ковалевский. — Ну раз нельзя, то нельзя... Но мы не на острове. Шила в мешке не утаишь. — Он зачерпнул ложкой варенья, провел ею над краем розетки, снимая стекающую каплю сиропа, и со вкусом съел варенье. — А что ты кладешь в чай?

— Мяту и липовый цвет.

— Вкусно.

— Я дам тебе мяты. У нас много.

— Лучше я буду почаще приходить, — возразил Ковалевский. — У вас мне хочется мечтать. В этом чае и варенье есть что-то от незыблемого постоянства, которого у меня слава богу, нет. Сейчас мне даже кажется, что вы меня далеко обогнали, а я одинокий, маленький, никому не нужный.

— Пора тебе жениться, — сказала Валентина. — Потом будет еще труднее.

— Пора, — согласился он. — Дело даже не в этом. Пора уже добиться чего-то большего, но я не знаю чего. У тебя этого не бывает? — спросил он Устинова. — Такой простой вопрос: зачем? Рано или поздно я стану директором ГлавНИИ или чего-нибудь в этом роде. — Он снова съел варенья и налил себе чаю. — Мята и липовый цвет, — добавил он удивленно. — Как просто!

...Даше был нужен детский сад неподалеку от дома. И Валентина нашла такой в соседнем квартале. Но мест там не было. К тому же туда брали лишь детей работников завода «Пневмомашина».

— Ступай, поговори с заведующей, — сказала она Устинову.

— А что изменится?

Ему хотелось признаться, что он боится воспитательниц детского сада, но жена, уже почувствовав сопротивление, строго смотрела на него посеревшими глазами.

Двухэтажный детский сад был окружен сетчатым забором. Прочищенные в сугробах дорожки вели к игральным площадкам и беседкам. Возле дверей стояли санки.

В коридоре пахло полужилым помещением. Было тихо. Заведующая, маленькая неяркая, женщина лет сорока, должно быть, сразу догадалась, зачем пришел Устинов. Пока он представлялся и рассказывал о своей работе, надеясь, что ее это заинтересует, она покачала головой, как бы говоря: «Я сожалею, но — нет». Можно было прощаться. Но он вспомнил совет Лины Титовой о том, что людям обычно малоинтересны чужие дела, и, если хочешь чего-то достичь, надо дать говорить собеседнику, чтобы тот делился своими проблемами и невольно привязывался к тебе.

— У нас ведомственный сад, — сказала заведующая. — Чужих детей не берем.

— Я так и думал, — согласился Устинов. — Скажите, вы вполне довольны жизнью?

— Вот если бы вы имели какое-нибудь отношение к «Пневмомашине»...

— Самое интересное, что в целом все люди довольны жизнью и при этом им многого не хватает. — Устинов как будто перестал быть самим собой и стал играть роль какого-то нового человека. — Я имею в виду не быт, а душу. В тому же вы женщина и руководитель в одном лице... Например, что вы собираетесь сегодня делать?

— Мне нужна колючая проволока. Буду ее доставать.

— Проволока?

— Надо обвязать сверху забор, а то по воскресеньям хулиганы залазят. Вы не можете достать триста метров проволоки? Достанете — приму вашего ребенка.

Тот, кого играл Устинов, засмеялся: вышло очень просто.