Варианты Морозова. Стеклянная стена

— Настоящий. А ты не настоящий, хотя похож на настоящего. Ты боишься жизни. Вы все из одного теста, муж у меня был такой же... Ну тогда я тебе посоветую. Будет так: Павла Игнатьевича станут разбирать из-за всех мелких обвинений, могут залезть в его личную жизнь, но ничего с ним не сделают. А потеряешь на этом только ты.

— Хорошо, пусть потеряю. Не обо мне речь.

— Почему не о тебе? Ты хочешь, чтобы он остался директором, тебе это выгодно, и потому ты хочешь обтесать его как деревяшку.

— Хочу обтесать? Но для пользы самого Павла Игнатьевича, — уточняет Устинов.

— Он чистый, как ребенок. Ты знаешь, ему предложили написать рецензию на новую книгу Семиволокова. Он написал честно. В редакции вычеркнули всю критику и приписали: «Эта книга — значительный шаг вперед». Тогда он снял рецензию, а выправленный экземпляр послал Семиволокову с такой припиской: «Зачем вас так унижают?» Я ему не советовала, но он не послушал. И он прав.

Она встает, достает из среднего шкафа бутылку коньяка и рюмки. Дверцы захлопываются, матовый отсвет лампы возвращается на их полированные створки.

На кухне много живописных мелочей будничной жизни. На крючке над плитой висит примятая оранжевая рукавичка с изображением толстощекого поваренка. Вчера Валя купила такую же.

«А что сейчас с Раисой? — думает Устинов. — Ей уже под пятьдесят».

Пора собираться домой. Он еще думает, что напрасно сказал жене, куда едет: все-таки вечер — это семейное время, долг. Но ему не хочется никакого долга. Он смотрит, как Лина просовывает нож между горлышком бутылки и пробкой, берет у нее бутылку и откупоривает.

Его удел — искать закономерность и порядок в жизни. Он чувствует красоту стабильных состояний. Наверное, он консерватор-романтик. Вряд ли Раиса нашла себе мужа. Слишком ничтожны были шансы. Таких людей, нарушающих общую гармонию, предпочитают не замечать. Их нет, если они даже плачут где-то рядом. Да и чем им поможешь? Помнится, Нина Никаноровна рассказывала, что она в пятидесятые годы, путешествуя на теплоходе по озеру, гуляла на угрюмом скалистом острове и нашла там госпиталь для калек, отказавшихся вернуться к семьям.

— Напрасно ты не следишь за своей одеждой, — говорит Лина вместо тоста. — Разве это дело? Темные глухие тона, будто ты решил замаскироваться? Это признак невысокой самооценки.

— За удачу, Лина!

Они выпивают коньяк. Он снова думает, что пора уходить, и назначает срок — через полчаса. Но ему не хочется разговаривать, убеждать ее пощадить Николаева. В разрушении порядка есть, оказывается, засасывающая прелесть. Сейчас Устинов ощущает себя вне всяких повседневных сил. Он выскользнул в незаметную дырку и наслаждается проблеском покоя.

Они молчат, смотрят друг на друга, снова пьют. Лина собирается готовить ужин. Она сидит на корточках перед раскрытым нижним шкафом. Платье обтягивает бедра, и блестит, переливаясь, отсвет на спине.

— Я пойду, — говорит Устинов.

Она взмахом руки захлопывает дверцы.

— Не так уж поздно, — замечает Лина.

— Меня уже заждались, — признается он.

— Ты бы раньше сказал об этом, я бы давно тебя выпроводила. — Она посмеивается с горьким дружелюбием и добавляет: — Скоро и без тебя все у нас кончится.

...Когда Устинов вернулся, жена и Нина Никаноровна вешали в кабинете тюлевые гардины.

Он присел в квадратное кресло с зеленой бархатистой обивкой.

— Нравится? — спросила Нина Никаноровна.

— Нравится, — признался Устинов.

Валентина спрыгнула с подоконника, не закончив дела, и пошла кормить его.

На кухне он увидел над плитой оранжевую рукавичку и улыбнулся. Дома было хорошо. Он рассказал, что Титова не хочет отпускать Николаева, но Валентина не стала расспрашивать подробности. Еще нужно было купить два мебельных гарнитура, кухонный и спальный, и пока Устинов ел сочный кусок мяса, она их уже как будто покупала. Потом Валентина сказала, что мать наконец отдала деньги, объяснив, что рада была сохранить их до нужного часа.

— Наша бестолковщина осталась на старой квартире, правда? — спросила она.

Пришла на кухню Нина Никаноровна, робко спросила у дочери:

— Больше работать не будем?

— Нет. Ты у нас переночуешь?

— Не знаю. Как Миша скажет.

— Конечно, ночуйте, — сказал он.

— Я бы хотела на новом диване в твоем кабинете, — вздохнула Нина Никаноровна, опуская глаза.

Она была покорна и насторожена и хотела, чтобы это заметили. Наверное, устала на стройке, на морозе.

Она оттаивала с каждой минутой, потом — с каждым днем и неделей, когда приезжала ночевать к детям, и стала у них жить.

Возвращаясь с работы, Устинов узнавал обрывки ее жизни: бульдозерист-вдовец сделал ей предложение, начальник участка хочет быть соавтором в ее рационализаторском предложении, пионеры из Запорожья приглашают ее в гости.

Утром по комнатам часто разносился сладкий запах пирога, и тогда над проснувшимся Михаилом как будто склонялась неясная человеческая фигура с неразличимым лицом: это приходила мама-бабушка-отец в одном цельном существе. В груди Устинова загорался белый прозрачный огонь согласия с жизнью. Прибегала Даша, брала его за шею и тянула к себе.