Варшава в 1794 году (сборник)

– Есть ли с ним сын, не знаю, – сказал он, – но, что его в битве не будет, это точно. Он хотел бы, отец его не пустит, заслоняет его и стережёт, потому что это единственная надежда рода.

Маршал прошёлся по шатру.

– В которую сторону направился король? – спросил он.

– Люди хорошо не знают, так как он осторожен, – говорил Винч, – но, наверное, вдалеке от нас держаться будет. Силу имеет слишком маленькую, мериться с вами не хочет.

– Поэтому я бы как раз с радостью с ним встретился, – закончил маршал.

Разговор был прерван появлением комтура эльблонгского, который, посмотрев искоса на воеводу, что-то шепнул Теодориху и удалился.

– На ваших невыносимых людей постоянные жалобы, – отозвался по его выходу маршал.

– Я также должен бы жаловаться, но, так как напрасно требовать у вас справедливости, молчу, – произнёс воевода. – Обходитесь с нам хуже, чем с наёмниками.

Теодорих обернулся к нему и слушал, снова усердно всматриваясь.

– С обеих сторон нам трудно, – сказал он, – удержать порядок среди солдат, что раньше привыкли биться с теми, с которыми сегодня идём вместе.

Воевода вздохнул и встал, поклонился Теодориху, который долго за ним смотрел, и вышел.

Спустя мгновение потом комтур эльблонгский вернулся, позванный.

– Ночью он ездил за лагерь, – сказал маршал живо, – говорит, что выслеживал передвижения Локотка, что информацию искал… Подозрительная вещь…

Комтур, казалось, не разделяет этого убеждения и презрительно добавил:

– Не может ничего, хотя бы хотел…

– Готов сбежать от меня с людьми и скрыться в лесу, – отозвался Теодорих. – Он как он, но его солдат ропщет, постоянные ссоры, знаю, что они очень возмущены.

– В самом худшем случае, – отпарировал комтур, – ежели двинутся, мы окружим их и легко избавимся.

Маршал покачал головой, показывая, что этого не хочет.

– Вы знаете, – сказал он, – мы должны почитать короля Яна и не портить с ним отношений. Вы его знаете, у него свои рыцарские фантазии, он не любит, когда сразу много людей падает жертвой. Помните, как он нам несколько тысяч язычников приказал крестить, когда мы их в пень вырезать хотели. Зовётся королём польским, если бы мы этот отряд, который якобы называется войском, были вынуждены…

– А! – отпарировал комтур эльблонгский. – Вы знаете короля Яна и говорите это? В наихудшем случае жертвой гривен мы вернули бы соглашение…

– И гривен не хватает, – проговорил маршал, – мы должна выкупить Поморье, оплатить наёмных солдат, питаться и одарять гостей.

– Казна ордена, благодарение Богу, не пуста, – добавил комтур.

– Прикажите следить за воеводой, – начал через мгновение Теодорих, – не верю ему, зло смотрит из его глаз, а из того, что приобрёл, рад быть не может… Поручите обозным, чтобы их всегда посередине размещали, – закончил маршал, – так будет безопасней.

Разошлись, потому что начинался день.

Воевода в своём шатре бросился на послание и, хотя тяжёлые мысли оплели ему голову, невольно уснул крепко.

Крестоносцы в этот день не двинулись, потому что и не знали, куда повернуть, разграбив значительную территорию страны. Теперь было их целью короля, о котором постоянно слышали, о котором им то тут, то там рассказывали, встретить и в решительной битве сокрушить.

Искали его, не в состоянии найти, и чувствуя, что шёл за ними. Когда о нём объявляли, они сворачивали на указанную околицу и заставали только следы лагеря с потухшими кострами.

Весь этот день прошёл на высылке отрядов в разные стороны на разведку, на экспедиции в деревни, которые ещё уцелели.

Тевтонские наёмники безумствовали таким безжалостным и варварским образом, что история записала их поход на нашу несчастную землю кровавыми буквами.

Комтур эльблонгский, когда при взятии Серадзя, входил в город, согласно обычаю, не пропуская никого, приор доминиканского ордена, который поначалу был в Эльблонге и хорошо знал нечестивого Германа, пал на колени перед ним, умоляя его, чтобы невинных людей приказал не убивать, спас монастырь и костёл их от грабежа, куда до сих пор много людей под опеку креста прижималось.

– Спаси дом Божий! – кричал он со слезами.

Комтур насмешливо посмотрел с коня на бедного монаха и, упрекая его, крикнул ломанным языком пруссаков:

– Ne prest![9]

Напали потом на костёл и монастырь, который, начиная от алтаря, обокрали подчистую.

Доминиканцев в костёле раздели донога, женщин и мужчин унижали, убивали, преследовали.

Комтур смотрел на это, вовсе не сдерживая своей толпы.

Можно себе представить, что делалось тогда с польским отрядом, который должен был на это смотреть и был как бы сообщником этих преступлений.

Также с каждым днём росла в Наленчах ненависть к крестоносцам и к воеводе, который их выдал в эти руки, невинной кровью осквернённые.

Винч хотел хоть искорку надежды дать своим, чтобы от него не разбегались, так как с каждым днём число их уменьшалось.

Он думал, каким образом мог это сделать, когда, проснувшись, увидел перед собой Влостка, объявляющего ему с опаской и колебанием, что в лагере взяли Добка…

Ничего лучше не могло быть на руку воеводе.