Варшава в 1794 году (сборник)

– Привести его ко мне, – сказал он, – и пусть люди не очень об этом разглашают.

С гордостью и равнодушием к судьбе, какую мог встретить, Добек, приведённый в шатёр, вошёл и остановился в молчании.

После вчерашнего вечернего разговора говорить уже было не о чем…

Громыхнула по лагерю новость, что Добка схватили, когда подговаривал людей к побегу. Много его друзей начало грозно сосредотачиваться, опасаясь какого-то суда и – жестокости…

Бормоча, они долго стояли толпой у шатра, у которого Влостек отправил стражу, ни кого не желая допустить.

Каждую минуту ожидали конца разговора и показа гневного воеводы. Между тем, Добек оставался с ним вместе так долго, что приятели его, вконец утомлённые ожиданием, начали расходиться.

Уже поздно вечером Добек показался снова, свободный, среди своих. На него смотрели, он был молчаливый, но спокойный и почти весёлый.

Те, которые имели охоту уходить вместе с ним, окружили его, настаивая.

– Знаете, что? – отпарировал он им. – Вместо того чтобы вам идти со мной, я останусь с вами… Подождём… Мне кажется, что дождёмся здесь лучших времён.

На него смотрели с недоумением – он подмигивал одним глазом.

– Уж верьте мне, – прибавил он, – что я на мякине не дам себя взять. Нужно до времени сносить тут беду и унижение, чтобы они нам сторицей отплатили.

Он положил на грудь руку.

– Доверьтесь мне – будет лучше. Подождём вызова… Я с вами… Вы имеете заложника…

Хотели его допросить, он закрыл им уста.

– Когда пора придёт, скажу, – сказал он, – сейчас не время…

И на том кончилось.

Наленчи сбегать перестали.

VI

Тевтонские отряды шли по Куявии, как заблудившиеся, ища, что могли бы ещё ограбить и спалить…

Давали им знать о Локотке то сбоку, то за ними, то поблизости, то около Радзиёва, то около Бреста.

Двадцать шестого сентября, осенним вечером, уставший магистр и отяжелевшее войско дотащились под Блево, маленькое поселение королевича, которое также называли Пловцами, потому что несло весть, что там некогда половцев, взятых в неволю, поселили на королевской земле. Из этих пленников значительная часть сбежала и едва несколько хаток лежало на голой равнине.

Маршал Теодорих, несмотря на то, что тут все отряды удобно могут расположиться, приказал разложить лагерь при Блеве.

Только миля была от местечка Радзиёва, где бы его люди предпочли стоять, чтобы и поселение устроить, и лучший найти приют. Тут, в диком поле, где даже деревни нигде не было и с водой для стольких коней трудно, – роптали на неудобное логово.

Но спорить с Теодорихом даже великий комтур не смел.

Зигард, комтур копживицкий, когда уже начинали раскладываться, шикнул, оглядевшись, и на коне поскакал к маршалу.

– Должны ли мы провести ночь в этой пустыне, в мокрой низине, где ни хорошего пастбища, ни воды нет?

– Мы останемся здесь, прикажите разбивать шатры, – ответил нахмурившийся маршал. – У меня есть причины, из-за которых мы должны тут собрать наши силы. Я жду Оттона из Лютебурга и тех, что на Брест пошли, не надо рассеиваться. Хотя воевода мне ручается, что король далеко и что о нас не думает и уходит, – я не вполне этому верю. Наши отряды разделены… Здесь нужно собраться.

Маршал посмотрел на говорившего и этим взглядом показал ему, что приказ не может быть изменён.

Зигард молчал.

– Мне сдаётся, что боязнь краковского короля напрасна, – ответил он тихо, долго помолчав. – Он рад бы избежать встречи – это явная вещь, а должен знать, что и король Ян наконец придёт, чтобы Познань осадить. Наши братья уставшие, а тут им стоять не будет отдыхом.

Теодорих равнодушно пожал плечами и повторил:

– Дайте приказ, чтобы сюда стягивались отряды.

Не могло быть уже о том спора; Зигард повернул коней и послушно поехал к своим братьям, которые роптали, как и он, на неудобный ночлег в мокрой низине, даже хворостом для костра не могущей их обеспечить.

Тевтонские военачальники, осмелевшие от безнаказанного преследования польского края, нигде до сих пор не встречающие неприятеля, перестали уже верить в него.

Немного вдалеке от большого шатра, который поспешно разложили, вбивая колья, которые должны были его удерживать, на конях стояли Зигард Копживицкий, Герман Эльблонгский, комтур, Альберт, Оре Гданьский, несколько гостей и более значительных комтуров, несколько графов, принадлежащих к ордену.

Они составляли кружок, во время войны привыкший проводить время вместе, пировать, охотиться и мучить людей.

Герман Эльблонгский особенно в минуты безумия был шутлив и со зверством мог совмещать циничное остроумие.

Рассказывали о его изощрённых и свирепых способах издевательства над язычниками, потому что поляки для крестоносцев были язычниками.

Этот кружок добрых дружков уже немного охотой на людей, поджогами и преследованиями был изнурён. Лагерные запасы, взятые из Торуня для похода, исчерпались, вино было всё хуже, приправа пигмента всё менее пряная, кухня всё более запущенная… Осенние ночи были холодными, а дни слякотными. Страна стояла большой выгоревшей пустыней, даже людей для забавы не встречали, поэтому все голосовали за то, чтобы с лёгкой и полной победой вернуться в Торунь.