Вассал и господин

– Друг мой, – заговорил тихо граф, беря Волкова под руку и отводя его в глубь покоев, вдаль от советника, – неприятно мне это так же, как и вам, но мы с вами должны выполнять наказ Его Высочества неукоснительно. И не провоцировать распри с кантонами. Если вдруг случится война из-за нас с вами, герцог не преминет найти виноватых. И ими будем я и вы. А герцог бывает крут, уверяю вас.

– Понимаете, – заговорил Волков так же тихо, как и граф, – то месть. Они мстят мне за то, что я браконьеров с того берега кулаками прогнал, мне так и сказал этот… – он кивнул в сторону окна.

А граф ему и отвечает, словно не слыхал его даже:

– Герцог бывает крут, уж поверьте, вы-то птица легкая, подниметесь и в Ланн к себе подадитесь, а мне куда прикажете? В тюрьму? Нет, любезный мой фон Эшбахт, мы наказ герцога исполним и поступим мы так. – Он подошел к столу, взял с него кошелек и жестом позвал к себе толстяка советника: – Советник, тут в кошельке семьдесят пять талеров земли Ребенрее, вот вам за порубленный лес и штраф вместе с тем. А ежели имперский землемер посчитает, что ваши претензии не правомерны, господин Эшбахт через суд востребует деньги обратно.

– Сие мудро, это то решение, на которое я мог только уповать, – быстро подойдя к графу и забрав деньги, сказал советник. – А господин фон Эшбахт может все, конечно, опротестовать через суд города Рюмикон…

– Где ты, мерзавец, служишь помощником судьи! – прорычал Волков.

– Тише, тише, друг мой, – успокаивал его граф.

А советник продолжал как ни в чем ни бывало, видно, привычен он был к подобным оскорблениям:

– Так как случай этот будет как раз в юрисдикции суда этого славного города.

Притом он улыбался кавалеру так высокомерно, что тот стал думать о размере свой руки, которая хоть и велика, но не могла охватить жирное горло Вальдсдорфа.

– Так и порешим, так и порешим, – примирительно говорил граф, заканчивая дело и выпроваживая советника из покоев. – Ступайте, советник, ступайте. Главное, мы решили все миром, что и впредь будем делать.

А тот улыбался и кивал графу. Прощался с ним, на Волкова даже не взглянул.

Закрыв за ним дверь, граф подошел к кавалеру и сказал:

– Видно, не знакомы вы с подлостью горцев, раз смеете так говорить с ними. Они вам это припомнят.

– Как же не знаком? Знаком. И видел я их не раз сквозь пики.

– Ах, вот как, – произнес граф, – значит, повоевали вы с ними.

– В южных воинах они главные участники, подручные королей, вечные наши враги.

– Верно, верно, но то там, здесь нам с вами нужен мир.

– Это я понимаю, мне самому не хотелось бы воевать с соседями, – произнес кавалер. – Но как же нам быть с деньгами, господин граф?

– Вернете мне семьдесят пять монет по мере возможности, – отвечал граф, – если у вас нет, то порекомендую вам банкира.

Волков уже понял, что этим все и закончится, что плакали его денежки. Ни через какой суд их не вернуть. И мелькнула у него мысль одна. Вспомнил он, что, если из поместья графа выехать, дорога на юг пойдет через места глухие, места безлюдные. Там овраги начинаются да кусты. И вдруг понял он, что ничего ему не стоит догнать подлеца… И мысль ему эта понравилась, захотел он узнать, так ли станет толстяк ухмыляться, когда в месте тихом его увидит. Уже загорелся он этой мыслью, когда граф, словно прочитав на лице его недоброе, произнес:

– А вас, друг мой, я без обеда не отпущу.

– Без обеда? – рассеянно спросил кавалер.

Не до обеда ему сейчас было, другие желания в нем жили, но граф взял его под локоть крепко и сказал, потянув за собой:

– Ждут нас уже, пойдемте, пойдемте.

Вырываться и отказываться было совсем невежливо, нехотя кавалер согласился. Пошел с ним.

В другой раз кавалер и радовался бы, что его пригласил сам граф, но теперь он не мог ни о чем думать, кроме как о подлеце советнике и о семидесяти пяти талерах, что ему придется вернуть графу и которые он уже никогда не отсудит обратно. Поэтому, когда граф его представлял тем дамам и господам, что уже сидели за столом, Волков имен их запомнить не мог, только кивал рассеянно да говорил всем: «Эшбахт, кавалер Фолькоф из Эшбахта».

Насколько он мог вспомнить потом, все они были родственниками графа: дети его жены, мужья детей его и еще кто-то. Единственной, кого он запомнил, была дочь графа, и лишь потому, что посадили его рядом с ней. Звали ту девушку Элеонора Августа фон Мален. Была она не юна, лет двадцати шести или двадцати семи, но голову почти не покрывала как незамужняя. И правильно, потому что волосы ее были чудесны. Густые, длинные, причудливо скрученные под заколкой. Они были редкого тона – цвета средины соломы: золотой с жемчугом белым. Больше в ней ничего не виделось привлекательного, и сначала говорила она с Волковым холодно, из вежливости только, и косилась на него и рассматривала исподтишка, а потом вдруг стала ласкова. Увидев, что он не взял себе одного блюда, что лакей разносил, она произнесла:

– Напрасно вы бараньими котлетами пренебрегаете, господин Эшбахт. То бараны наши, и у нас они хороши, папенька сам старых баранов не любит, оттого котлеты берут от самых молодых.