Вавилон - 17. Падение башен. Имперская звезда. Стекляшки

Я не трогаюсь с места. Я знаю, что в конце концов она даст денег, пускай немного, но даст. Что ж, возьму, сколько даст. Но нет, она, похоже, и не собирается. Ага, можно сделать, значит, и такой ход. Интересная тактика.

И тут я спрашиваю себя: «А за каким чертом тебе нужны эти проклятые деньги?» И в эту минуту порыв ветра стряхивает на нас с веток кипариса капли холодной влаги.

— Мне кажется, все это вообще достаточно грустно.— Она вытирает капли с лица. И голос какой-то надломленный. Я наклоняюсь к ее лицу, очень близко, и несколько мгновений внимательно разглядываю полоски влаги на ее щеках.— Грустно, потому что вы — спейсер, а чтобы вы им стали, вас непременно нужно было переделать, и не как-нибудь, а именно таким способом, таким образом. Если бы этого не случилось, мы бы могли... Если бы вообще не было спейсеров, тогда бы и мы были... другими. Раньше вы кем были, мужчиной или женщиной?

Еще фонтан холодных капель. Я смотрю себе под ноги; капли падают прямо за воротник.

— Мужчиной,— отвечаю.— Какая разница.

— А сколько вам лет? Двадцать три? Двадцать четыре?

— Двадцать три.— А вот это уж точно враки. Но такой уж у меня рефлекс. На самом деле мне двадцать пять, но чем мы для них моложе, тем они больше платят. Черт подери, да не нужны мне ее деньги!

— Значит, я угадала,— кивает она.— Как правило, такие, как я, хорошо понимают в спейсерах. Вы согласны? Впрочем, что нам еще остается? — Смотрит на меня огромными черными глазами. Быстро-быстро моргает, потом, наконец, опускает вниз. Вы были бы очень симпатичным мужчиной. А теперь вот вы — спейсер, вы строите заводы для консервации воды на Марсе, в шахтах на Ганимеде монтируете компьютеры, обслуживаете ретрансляционные станции на Луне. Альтерация...— из всех людей только фрелки произносят это слово с таким смешанным чувством восхищения и сожаления.— Вы знаете, трудно избавиться от мысли, что можно было бы сделать все как-нибудь по-другому. Ну почему не могли придумать ничего лучше нейтрализации, ведь вас превратили даже не в андрогинов, а в нечто...

Кладу руку ей на плечо, и она сразу умолкает, словно ее Ударили. Оглядывается: нет, кругом никого, никто не смотрит. И, облегченно вздохнув, накрывает мою ладонь своей.

Я отдергиваю руку.

— Так во что же?

— Да можно же было придумать что-нибудь, найти какой-нибудь другой способ, найти другое решение! — Теперь обе ее руки в карманах.

— Можно было. Верно. Но вы же знаете, милая моя, что для этих ваших драгоценных одноклеточных, как их там, яйцеклеток? Сперматозоидов? Для них за пределами ионосферы многовато будет радиации, и если вам вдруг пришла в голову мысль поработать там больше, чем сутки, бедняжки просто помрут. Это же касается и Луны, и Марса, и спутников Юпитера.

— Но ведь можно же было придумать, скажем, какие-нибудь специальные скафандры или... Поглубже изучить механизмы биологической защиты, механизмы приспособляемости...

— Ага, других дел больше не было в эпоху демографического взрыва. Ну уж нет, тогда искали любую зацепку, чтобы только уменьшить число детей, особенно это касалось таких, у которых наследственность и так искажена.

— Ах, да... да.— Она кивает.— Мы все еще никак не выпутаемся из сетей неопуританской реакции на сексуальную свободу двадцатого века.

— Так что решение приняли верное,— я улыбаюсь и приставляю локоть туда, где у меня начинаются ноги.— Я, например, просто счастлив.

Ну никак не могу понять, почему, если этот жест делает спейсер, он считается особенно непристойным.

— Прекратите,— огрызается она и делает шаг назад.

— А в чем, собственно, дело?

— Перестаньте сейчас же! — повторяет она.— Ну прошу вас, не делайте этого. Ну как ребенок, честное слово!

— Что вы говорите! А про фрелков вы мне что-нибудь расскажете?

— Но ведь вас еще в детстве специально отбирают, ищут среди подростков, у которых в период созревания половые реакции безнадежно заторможены. Зато полно детской агрессивности, заместившей собой способность любить. Мне кажется, это и делает вас особенно привлекательными. Ну конечно, вы еще совсем ребенок.

— Не может быть! А про фрелков вы мне что-нибудь расскажете?

Она немного помолчала.

— Думаю, они сексуально заторможены по отношению к тому, чего им самим недостает. Наверное, вы правы, решение было принято верное. Вы и в самом деле не жалеете, что бесполы?

— У нас есть вы,— отвечаю я.

— Да,— она опускает глаза. Заглядываю ей в лицо, пытаюсь угадать, что она чувствует в эту минуту. Она улыбается.— Ваша жизнь возвышенна, исполнена славы и величия, а вдобавок у вас есть мы.— Она снова поднимает голову. Лицо ее так и сияет.— Вы парите в небесах, миры проносятся под вами. Вы шагаете через континенты, летаете с планеты на планету, а мы...— она замотала головой, и волосы ее извивались на воротнике плаща, как черные змеи.— А мы влачим серую, однообразную жизнь, сгибаясь под бременем земного тяготения... и преклонения перед вами!

И снова смотрит мне прямо в глаза.