Вавилон - 17. Падение башен. Имперская звезда. Стекляшки

— Скажете, противоестественно? Подумать только, влюбиться сразу в целую компанию летающих трупов! — Она вдруг вся так и сгорбилась.— Думаете, приятно жить с таким сексуальным комплексом?

— Не знаю. Звучит больно мудрено.

Она отворачивается.

— Ничего хорошего — быть фрелкой. Так понятней?

— Да, но нравится меньше. Придумайте что-нибудь получше.

— Таким, как вы, не нужно ломать голову, какое извращение лучше, какое вам больше по вкусу. У вас их нет и быть не может. Вы свободны от этих проблем. Вот за это я вас и люблю, спейсер. А источник, а начало этой любви одно — страх полюбить по-настоящему. Разве это не прекрасно? Нормальная любовь никогда не даст того, что может дать извращение. Возьмите все, что угодно, хоть гомосексуализм, хоть фетишизм — с ботинком, там, или с часами, все равно. А вот те, у кого комплекс сексуального замещения такой, как у...

— Фрелки.

— Да-да, фрелки: они предпочитают любить,— и опять она строго смотрит мне прямо в глаза,— просто кусок мяса, который способен летать, где хочет.

— Если думаете, что мне обидно слышать все это, то ошибаетесь.

— Жаль, я как раз хотела вас оскорбить.

— Зачем?

— Вам этого не понять, ведь вы свободны от желаний.

— Продолжайте.

— Я хочу вас потому, что вы не хотите меня. Вот и вся радость. Когда к нам испытывают сексуальное влечение, мы пугаемся. Только представьте, сколько людей, ваших предков, участвовало в том, чтобы вы появились на свет. А теперь — тупик. В этом смысле вы — трупы, а мы — некрофилы. Я уверена, что с вашим появлением на этой земле те, кто когда-то осквернял могилы, исчезли, как мамонты. Да нет, вы этого не поймете... А если б могли понять, я бы не бродила теперь здесь, вороша ногами опавшие листья и ломая голову, где достать шестьдесят лир.— Она встала ногой на узел древесного корня, проломившего мостовую.— А как раз такие нынче в Стамбуле расценки.

Мысленно перевожу в доллары.

— Чем дальше на восток, тем все дешевле.

— А знаете,— плащ ее снова раскрылся,— вы не такой, как другие. По крайней мере, делаете вид, что хотите понять...

И тут я возьми и брякни:

— Если я плюну столько раз, сколько то же самое ты говорила другим спейсерам, ты просто утонешь.

— Проваливай обратно на свою Луну, ты, кусок мяса.— Она закрыла глаза.— Убирайся на свой Марс. Или на Юпитер — там, что ли, много спутников? Хоть там от тебя будет какой-то прок.

— Простите, так где вы живете?

— Все-таки хотите пойти со мной?

— Подарите мне что-нибудь. Ну что-нибудь такое... не обязательно, чтобы стоило шестьдесят лир. Такое, что вам самой нравится, что вы любите, что в вашей жизни хоть что-то значит.

— Нет!

— Но почему?

— Потому.

— Ага, не хотите расставаться даже с крохотной частичкой своего крохотного «я». Чего же еще ждать от фрелки!

— Вы что, так и не поняли, что я просто не хочу покупать вас!

— Всех ваших сокровищ не хватит, чтобы купить меня!

— Совсем ребенок. Я люблю вас.

Подходим к воротам парка. Останавливаемся, смотрим, как порыв ветра ерошит траву и замирает, запутавшись в тонких ветках кустарника.

— Я,— начинает она робко и, не вынимая рук из карманов плаща, показывает,— я живу совсем рядом.

— Прекрасно,— отзываюсь я,— идем.

Мы медленно идем по улице, и она рассказывает, как однажды здесь взорвалась газовая магистраль, и пламя бушевало до самой пристани, сжигая все на своем пути. Погасили всего за несколько минут, ни одно здание не пострадало, зато повсюду торчали обуглившиеся вывески.

— В этом квартале живут художники и студенты,— продолжает она (мы как раз пересекаем булыжную мостовую).— Юри Паша, четырнадцать — мой дом, это на случай, если вас еще раз когда-нибудь занесет в Стамбул.

Облупившаяся дверь, рядом сточная канава, полная отбросов.

— Художники и интеллигенты часто бывают фрелками,— говорю я, стараясь выглядеть поглупей.

— Среди других тоже хватает.

Она входит, придерживая для меня дверь.

— Мы просто не очень-то это скрываем.

На площадке первого этажа — портрет Ататюрка. Ее комната на втором этаже.

— Минутку, только найду ключи.

Входим.

Господи, сколько пейзажей, и все лунные да марсианские! На мольберте холст, натянутый на подрамник примерно шесть на шесть: восход солнца в лунном кратере. Кромка горной гряды так и сияет. На стенах — фотографии из «Обзервера»: лощеные лица генералов Интернационального Корпуса Спейсеров, пейзажи.

Письменный стол завален иллюстрированными журналами, где можно найти все из жизни спейсеров — такие журналы продаются по всему свету, их можно купить в каждом киоске. Говорят, их специально издают для жаждущих приключений подростков. Полка с книгами по искусству. Над ней еще полка с записями космических опер: «Грехопадение на космической станции», «Дон Жуан космоса», «Опасная орбита» и прочее в том же духе.

— Что будете пить? — спрашивает она.— Арак, или узо, или, может, пернод? Я налью вам все, что прикажете, правда, из одной и той же бутылки.— Она достает стаканы, открывает какой-то шкафчик, по пояс высотой, оказывается — морозилка, полная льда. Ставит поднос с закусками: фруктовый пудинг, восточные сладости, вяленое мясо.

— А это что?