Вавилон - 17. Падение башен. Имперская звезда. Стекляшки

Эта довольно крупная женщина, размерами почти с Мака (и столь же мягкая по характеру, сколь Мак мог бывать резким), в своей области, антропологии, знала все, даже больше, чем все. Ей были известны такие факты культурной, так сказать, жизни других народов, что когда она начинала об этом рассказывать, просто дух захватывало. В натуре ее уживалась какая-то полная упрямства энергия, исполненный энтузиазма идеализм и очень легкая ранимость (она была калекой с детства). И этот набор трудносочетающихся качеств она, едва передвигаясь на костылях, умудрилась протащить по всему свету, изучая самые странные и загадочные культуры Восточной Африки, Анатолии, Северной Камбоджи и постоянно где-нибудь выступая с подробными сообщениями и докладами о невероятнейших верованиях и нравах других народов, их обычаях и связях между ними. Скафандр ее был чудом искусства протезирования, он позволял ей передвигаться по Марсу так же легко, как и всем остальным. Однако, сняв его, она была совсем беспомощной без своих алюминиевых костылей.

Сидя напротив Линя за карточным столиком в углу, Римкин смотрел, как она ковыляет по ступенькам вниз. Ну конечно, она уверена в своем психологическом преимуществе перед всеми остальными.

— Действительно, Линь. Расскажите-ка нам про голограммы.— Подняв костыль, она ткнула им в сторону китайца, при этом едва не опрокинув уважаемого Нельсона.

— Все дело в способах накопления информации,— повторил Смит.— В основе своей это обычная фотография, сделанная без помощи линз, но с использованием абсолютно параллельных лучей света — ну как, например, в луче лазера. Рассеивание возникает только при отражении от неправильных поверхностей воспроизводимого объекта. В результате мы получаем просто набор серых или, если изображение цветное, грязноватого цвета пятен. Но стоит осветить его параллельными лучами лазера, мы получим трехмерное изображение объекта, как бы висящего над плоскостью пластинки...

— ...Вокруг которого можно прогуляться,— вставил Мак.

— Нет, только на сто восемьдесят градусов,— поправил Смит.— Но по сути, это принципиально иной способ хранения информации. И гораздо более эффективный, чем фотография.

Глядя на доску, Джонс пробормотал вполголоса:

— Твой ход, Римки.

— Ага,— спохватился Римкин, взял с поля шашку, склонился над доской, разбитой на черно-белые квадраты, и задумался. Да, отдельные порции информации. Он попытался собрать ситуацию на доске в единое целое, но она распадалась на отдельные позиции, которые расползались по углам.

— Вот так.— Он со стуком поставил шашку.

Джонс нахмурился.

— Ты уверен? Может, переходишь?

— Нет, не буду.

— Смотри, ты ведь имеешь право,— еще раз любезно предложил Джонс.— Это ж не шахматы. По правилам ты можешь взять ход назад, если...

— Да знаю я,— громко сказал Римкин.— Успокойся, я прекрасно это знаю! Я хочу пойти,— он поднял голову, огляделся и вдруг увидел, что все на него смотрят,— я хочу пойти,— упрямо повторил он,— именно так! — Он еще раз стукнул шашкой по доске, да так громко, что все переглянулись.

— Ну хорошо,— не стал спорить Джонс и двинул свою шашку.— Вилка.

Но Римкин уже не видел его маленького, формой напоминающего сердце, нигерийского лица. Он глядел на остальных и размышлял: «Как узнать, кто из них кто? Все на одно лицо. Комната круглая, головы круглые и посажены на крохотные круглые туловища». Он закрыл глаза. «Если они сейчас заговорят, я не смогу отличить один голос от другого. Как же это сделать? Как?»

«А если открыть глаза?»

— Твой ход, Римкин,— сказал Джонс.— Я съел у тебя две шашки.

Римкин открыл глаза и уставился на черно-белую доску.

— Ох,— вздохнул он, подавляя смешок,— да-да-да, верно. Глупый ход, ты совершенно прав.

III

«Ужасно глупый ход».

Сомкнув веки и раскрыв рот, он лежал на койке и, ломая голову, пытался придумать ход получше. Вот уже две ночи подряд его мучает бессонница. Да, в такое время... а который час, интересно... может, прошло всего несколько минут... нет-нет, он лежит уже целый час...

Он сел.

Подвинул поближе машинку для чтения, закрепленную над койкой с помощью шарниров, и перемотал трактат к концу. Он все перечитывал его с тех пор, как их скиммер покинул Беллону; Wovon man nicht sprechen kann... Он оттолкнул машинку и сунул руку под майку. До утра скиммер никуда отсюда не уедет. На Беллону они вернутся скорей всего лишь к вечеру — докладывать об открытии Начальству, Которое Несло Ответственность За Подобные Вещи. Интеллектуалы, особенно с факультета антропологии, привыкли дорожить своей краткой свободой. Завтра они еще раз обследуют находку: как следует осмотрят, кое-что прикинут, сделают кое-какие замеры...

Босиком Римкин спустился по лестнице в холл. Нет, прошло все же лишь несколько минут: под каждой из трех дверей горела полоска света — аппараты для чтения у всех работали. Где тут чья дверь? Нет, он знал, конечно, но порой ему казалось, что он совсем не помнит и не вспомнит больше никогда.

Он спустился к шлюзам, прямо на нижнее белье надел скафандр. Без верхней одежды кольца на локтях и коленях ощущались непривычно. Он шагнул в шлюз.