Ведьмы за границей

Госпожа Гоголь ощущала их среди деревьев. Бездомные. Голодные. Безмолвный народ. Забытые людьми и богами. Народ тумана и трясин, находивший силу лишь по ту сторону слабости; вера их была столь же шаткой и самодельной, как их дома. И еще горожане – но не те, что жили в больших белых домах и ездили на балы в роскошных каретах, а другие. Те, что никогда не становятся героями сказок. Ведь сказкам в целом неинтересны те, кто остается свинопасами, бедняками, скромными сапожниками, чей удел – умереть еще более бедными и скромными, чем прежде.

Но именно такие люди приводили волшебное королевство в движение. Они готовили обеды, подметали полы и выносили ночные горшки, это их лица составляли толпу, это их неприхотливые мечты и желания вечно не сбывались. Невидимки.

«И я среди них, – подумала она. – Ставлю капканы на богов».

В мультивселенной есть разные виды вуду, поскольку такую религию можно слепить из всего, что подвернется под руку. Но все эти виды так или иначе пытаются призвать бога в тело человека.

«Это глупо, – подумала госпожа Гоголь. – Это опасно».

Вуду госпожи Гоголь работало на обратном принципе. Что такое божество? Средоточие веры. Если люди в него поверят, божество начнет расти. Сперва оно будет слабым, но если болото чему и учило, это терпению. Что угодно может быть воплощением божества. Горсть перьев, обвязанных красной лентой, шляпа и фрак на паре палок… что угодно. Потому что, когда у людей почти ничего нет, то что угодно может быть практически всем. А потом ты кормишь его и баюкаешь, как гуся, предназначенного на убой, и медленно-медленно его сила растет, и когда приходит время, ты открываешь путь… обратно.

Человек может управлять богом, а не только наоборот. За это потом придется заплатить свою цену, но так всегда бывает. По опыту госпожи Гоголь, все равно все умирают.

Она отхлебнула рому и передала кружку Субботе.

Суббота сделал большой глоток и передал кружку в то, что, вероятно, раньше было рукой.

– Пусть начинается, – сказала госпожа Гоголь.

Покойник подобрал три небольших барабана и начал отбивать ритм со скоростью бьющегося сердца.

Вскоре что-то тронуло госпожу Гоголь за плечо и передало ей кружку. Уже пустую.

Похоже, уже началось…

– Леди Бон Анна, улыбнись мне. Господин Перекресток, защити меня. Широко-Шагай, веди меня. Хоталога Эндрюс, храни меня.

– Я стою меж светом и тьмой, но это не важно, ибо я и есть среднее меж ними.

– Вот тебе ром. Вот тебе табак. Вот тебе еда. Вот тебе дом.

– А теперь слушай меня…

…БАММ.

Для Маграт это было словно пробуждение ото сна в еще одном сне. Ей мирно грезилось, что она танцует с самым красивым мужчиной в зале, и вот… она танцует с самым красивым мужчиной в зале.

Только у него два круглых темных стекла на глазах.

Хоть Маграт и была сердобольной, порывистой мечтательницей и, как добавила бы Матушка Ветровоск, мокрой клушей, у нее как у ведьмы оставались инстинкты и достаточно мозгов, чтобы им доверять. Она протянула руку и, прежде чем он успел отреагировать, сняла с него очки.

Маграт уже видела подобные глаза, но прежде их обладатели не ходили на двух ногах.

Ее собственные ноги, которые мгновение назад грациозно выплясывали по залу, внезапно подкосились.

– Эм-м… – начала она.

И ощутила, что его розовые ухоженные руки – холодные и влажные.

Маграт вскочила и побежала, расталкивая пары, в отчаянной попытке скрыться. Ноги путались в платье. Дурацкие туфли скользили по полу.

Пара лакеев преграждала лестницу из зала.

Глаза Маграт сузились. Сейчас было важно только выбраться.

– Ки-йя!

– Ай-й!

Затем она выбежала, но поскользнулась на вершине лестницы. И хрустальная туфля покатилась по мрамору.

– Как, черт возьми, вообще можно ходить в этих штуках? – воскликнула она риторически. Судорожно прыгая на одной ноге, она сняла вторую туфлю и убежала в ночь.

Принц неспешно взошел на вершину лестницы и поднял брошенную туфлю.

Подержал. В ее гранях отражался свет.

Матушка Ветровоск прислонилась к стене в тени. У всех сказок есть поворотный момент, и он явно приближался.

Она отлично умела забираться людям в головы, но сейчас ей нужно было забраться в собственную. Она сосредоточилась. Глубже… мимо повседневных мыслей и мелких забот, быстрей, быстрей… сквозь слои глубинного мышления… глубже… мимо памяти, навечно забытой и заброшенной, старой вины и застывших сожалений, не до них сейчас… вниз… и вот… серебристая нить сказки. Она стала ее частью, была ее частью, а значит, сказка – часть ее самой.

Сказка текла мимо. Она потянулась к ней.

Она терпеть не могла все, что предопределяет жизнь людей, обманывает их, делает их чуть менее человечными.

Сказка тянулась, как стальной трос. Она схватила ее.

Ее глаза потрясенно распахнулись. Она шагнула вперед.

– Извините, ваше высочество.

Она выхватила туфельку из рук дожа и подняла над головой.

Чувство злобного удовлетворения на ее лице ужасало.

Затем она бросила туфлю.

Та разбилась о ступени.

На тысячу блестящих осколков, разлетевшихся по мраморным плитам.