Великая любовь Оленьки Дьяковой

Тайна, её собственная великая тайна, без которой Оленька не мыслила уже своего существования, приносила ей невыразимое наслаждение. День за днём сам собой тщательно вырисовывался, отчеканивался в её голове Петенька, и вся его жизнь, и привычки, и даже милые недостатки. Он был для Оленьки настоящий – такой настоящий, как если бы она росла вместе с ним и распрощалась только что, буквально вчерашним вечером.

Всё вокруг казалось теперь такой пресной обыденностью, граничащей с обывательской пошлостью, что появление в её жизни Петеньки Оленька расценила как благословенный знак.

Но вот причина Петенькиной смерти никак не складывалась у Оленьки в голове. Очень хотелось, чтобы Петенька умер – из-за неё, и чтобы непременно это была старомодная дуэль – из ревности, конечно. Или из-за случайной фразы, которую соперник, не подумав, бросил в сторону Оленьки, – а Петенька счёл оскорблением. Так, кажется, было у Пушкина с Дантесом… Или нет? Оленька даже пыталась прочесть взятые из папенькиной библиотеки книги про дуэли, но чтение не шло, и ей приходилось всё додумывать самой.

Немалую часть этих фантазий занимал эпизод будущего объяснения с подругами по гимназии. Оленька представляла это так:

…Она отсутствует в гимназии несколько дней (можно на эти дни уговорить матушку вместе съездить к тётке в Псков).

…Она приходит в класс вся в чёрном, вопреки правилам (гимназисткам позволялся семейный траур).

…Она слушает урок отстранённо, потом неожиданно вздыхает – и падает в обморок.

…И уже потом, по страшному секрету, рассказывает девочкам, что виновата в смерти возлюбленного.

Но у этого плана была масса недостатков. Во-первых, облачиться в траур, чтобы домашние, особенно нянюшка, не заметили и не начали приставать с вопросами, было категорически невозможно.

Во-вторых, классная дама в тот же день пришлёт за папенькой или, того хуже, нагрянет сама на квартиру к Дьяковым побеседовать о состоянии Оленьки. Вот родители удивятся-то!

И, в-третьих, любопытные девочки, особенно эта длинноносая Вера Шмидт, уж непременно выведают про кладбище и, чего доброго, увяжутся за ней. А там же на могиле дата смерти – прошлый год! Что же, получается, Оленька была не в курсе всего происходящего? Или же до неё всё доходит, как до медведицы в спячке, – через полгода?

Оленька даже как-то подумала, что хорошо бы исправить дату смерти на табличке на весну тринадцатого года. Но тут же мысли этой устыдилась: грех, грех…

Так история с Петенькой мёртвым, как ей хотелось бы подать её подругам, сама собой расползлась по швам.

* * *

Тогда и возникла история с Петенькой живым.

И сразу как будто легче стало. Он всё равно ведь теперь есть у неё, а то, что мёртвый, – так от этого образ Петеньки делался ещё романтичней.

Продумывая детали великой любви, Оленька успокоилась, перестала ежедневно приходить на кладбище, но всё же взяла себе за правило бывать на могиле по вторникам и четвергам, когда занятия в гимназии заканчивались на час раньше, чем в иные дни. Приходила всегда с одним цветком и непременно – в дань традиции – позволяла себе тихонечко повыть.

К привычке этой сама собой прибавилась другая: домысливать события дня, прожитые с Петенькой. А события эти были удивительными: Оленька каталась с ним на каруселях в Адмиралтейском саду, ходила в синематограф на Мозжухина и в Александринку на Савину, после же непременно лакомилась мороженым и булочками с кремом, а однажды Петенька водил её в знаменитый ресторан «Талон», где они ели страсбургский пирог с гусиной печенью и запивали «Вдовой Клико», и обратно ехали до дома на таксомоторе…

Это была удивительная, яркая, до деталей придуманная и продуманная жизнь, которой Оленька гордилась – и была искренне благодарна Петеньке за то, что она, эта жизнь, у неё есть. А вместе с ней есть он, Петенька: такой милый, добрый, внимательный и романтичный… А хотя бы и неживой.

* * *

На уроке английского на стол Оленьки прилетела свёрнутая тонкой трубочкой записка: «Есть ли вести от Петра?».

Оленька даже не поняла сначала, от какого такого Петра. Но потом зарделась брусничным румянцем и посмотрела по сторонам. Маша Слуцкая, сидящая через проход от неё, едва заметно кивнула.

Прошла неделя с момента разговора о несостоявшемся венчании, но Оленька любопытство девочек никак не подпитывала: ходила гордая, молчаливая, полувзмахом ресниц призывая подруг быть деликатными к бережно хранимой тайне. Артистизма хватало с лихвой, да Оленька и не задумывалась о том, чтобы играть. Он, её обожаемый Петенька, был всегда рядом, в мыслях и сердце. А то, что сослали его на Кавказ, – ну это же жизнь, подруженьки мои, и в ней, жизни, всякое бывает, не всё сладко, как в романах.