Великие тайны русского престола

Витте для царя был уже отработанным материалом, и он нуждался в новом лидере, способным вытащить страну из кризиса. И вот тогда, словно гром среди ясного неба над Россией прозвучало неведомое имя: Столыпин.

Конечно, стали выяснять: кто такой. И выяснили: саратовский губернатор. На большее мозгов не хватило. Да, губернатор, конечно. Главного не увидели. Не чиновник сел в министерское кресло за орденами, а русский мужик, болевший за русскую землю и понимавший: нет без земли России.

Судя по всему, Петр Аркадьевич впервые обратил на себя внимание царя еще в конце 1904 года, когда прислал на высочайшее имя ежегодный отчет о состоянии губернии.

Но это был не просто отчет, это была целая программа преобразования села через выход крестьянина из общины в самостоятельные зажиточные хозяева.

Надо полагать, что особого интереса у царя этот доклад не вызвал. Да и чего было изобретать велосипед, если в стране все было спокойно. Но забыть не забыл.

Надо полагать, что по-настоящему царь вспомнил о Столыпине только в 1906 году, когда на российских просторах шла необъявленная крестьянская война.

И дело было даже не в том докладе, который когда-то прислал Столыпин. Царя, как и многих других, поразило поведение Столыпина во время подавления бунтов.

В бурную осень пятого года в доме Столыпина в Саратове был разнесен бомбой генерал-адъютант Сахаров, присланный подавлять мятежи.

Первое покушение на Петра Аркадьевича было тем же летом, когда при объезде губернии в одной из деревень в него два раза выстрелили из револьвера. Столыпин сам бросился догонять неудавшегося убийцу, но тот убежал.

Во второй раз, на театральной площади, кто-то бросил к его ногам с третьего этажа бомбу. Она убила несколько человек, однако губернатор остался невредим и уговорил толпу разойтись.

В третий раз террорист уже навёл револьвер в упор. Столыпин распахнул пальто и крикнул:

— Стреляй!

От неожиданности убийца растерялся и уронил пистолет. Отчаявшись покончить с самим губернатором, террористы стали грозить убийство его детям.

Однако запугать Столыпина было делом безнадежным, и он продолжил свои поездки по губернии. И ездил он именно в те места, где было горячее всего, и всегда безоружным входил в разъяренную толпу.

Выходил и успокаивал. Он никогда не кричал, не угрожал, а только разъяснял.

Чаще всего ему удавалось успокоить бушевавшую толпу, и тогда бунтарская сходка требовала священника и служила молебен о царе.

В самые короткие сроки Столыпин успокоил крестьян. В ход шло все, и кнут, и пряник. Чаще, понятно, кнут! Главное, был результат, а на остальное императору было наплевать.

А коль так, то кому же еще было вручить должность начала министра внутренних дел, а потом пост премьера? На этот раз царь не сомневался и ни с кем не советовался. И дело было даже не в том, что Распутин и жена-кликуша не лезли в политику.

Размах революционного движения грозил династии, и не на шутку перепуганному царю было не до размышлений. Как-никак, а дело касалось его самого.

Да и кандидат был хорош! Смелый, решительный и, что самое главное, преданный. И это было на самом деле так. «Историческое Самодержавие и свободная воля Монарха, — не уставал повторять убежденный монархист Столыпин, — есть драгоценнейшее достояние русской государственности».

В апреле 1906 Столыпина вызвали в Петербург. Государь принял губернатора ласково, сказал, что давно следит за его деятельностью в губернии, считает его исключительным администратором и назначает министром внутренних дел.

С первых же часов на посту министра Столыпин дал понять: он явился в Петербург не столичным чиновником, а волевым послом русской провинции.

Министры на заседаниях морщились от его провинциальности, но потом начинали понимать: за этой провинциальностью лежала та самая любовь к России, о которой он так любили говорить и какой никогда не демонстрировали в делах.

«Открытые беспорядки, — заявил он, — должны встречать неослабный отпор. Революционные замыслы должны пресекаться всеми законными средствами… Борьба ведется не против общества, а против врагов общества. Поэтому огульные репрессии не могут быть одобрены. Намерения государя неизменны. Старый строй получит обновление».

Как это ни печально, но именно в этом ожидании обновлении и состояло главное заблуждение Столыпина. Вся беда была в том, Столыпин искренне надеялся осуществить их в рамках прежней, регрессивной, косной для качественно нового уровня капиталистических отношений политической системы.

Слова у нового премьера не расходились с делом, поскольку он действовал по им самим провозглашенной формуле: «Сначала успокоение, потом — реформы!»

Однако помог Столыпину не Бог, а военно-полевые суды. Рассмотрению этих судов, в состав которых назначались строевые офицеры, подлежали такие дела, когда совершение «преступного деяния» представлялось «настолько очевидным, что не усматривалось надобности в его расследовании».

Судопроизводство должно теперь веришлсоь в пределах 48 часов, а приговор по распоряжению командующего округом исполнялся в 24 часа.