Великие тайны русского престола

Впоследствии Столыпин признавался, что подобные меры — это «тяжелый крест», который ему приходится нести против своей воли.

Но именно они поддержали премьера и вразумили бунтовщиков.

Опасаясь за жизнь Столыпина, царь перевел его вместе с семьей в Зимний дворец, где он был практически недосягаем до террористов.

Тем не менее, царь в ноябре 1906 года писал матери, что все еще боится «за доброго Столыпина». «Я, — закачивал он свое письмо, — тебе не могу сказать, как я его полюбил и уважаю его».

Такие слова о своих министрах можно было услышать от сдержанного Николая II крайне редко.

Справедливости ради надо заметить, что приказ о введении военно-полевых судов отдал сам царь после покушения на Столыпина. Тем не менее, революционная и либеральная печать обвинила в этом Столыпина.

Однако надо отдать премьеру должное, он не обращал на злобный вой либералов демократов всех мастей и твердо шел своей дорогой: к спокойствию и порядку.

Особенно велика была роль Столыпина в Государственной думе, где в его лице власть получила талантливого оратора и защитника ее идей.

В ответ на истошные призывы к «свободе» и «либерализму» — любым путем, даже путем революции, — Россия слышала спокойный ответ главы правительства: «Не запугаете! Вам нужны великие потрясения — нам Великая Россия»!

«Престиж Правительства, — с нескрываемым восторгом писал император матери, — высоко поднялся благодаря речам Столыпина. С ним никто в Думе не может сравниться, он говорит так умно и находчиво, а главное — одну правду».

Как и всякий политик, Столыпин должен был работать с тем материалом, какой был у него под рукой. И когда в той же Думе его правде не верили, он ее распустил. Не в угоду себе, а чтобы не мешали великому делу.

Но это не было упрямством. Ради стабилизации общества Столыпин был готов идти на компромиссы с оппозицией. Именно поэтому он предложил одному из думских лидеров октябристу А. И. Гучкову войти в его правительство.

При этом, надо заметить, что никаких «близких» отношений между Столыпиным и Гучковым не было. Столыпин думал о благе России, Гучков — о своих собственных политических амбициях.

Однако верность присяге и трону не мешали Столыпину занимать бескомпромиссную, жесткую позицию по отношению к царю, если этого требовали интересы государства.

Старания Столыпина не прошли даром, и уже в конце 1906 года император Николай с нескрываемым восторгом писал: «Слава Богу, все идет к лучшему и к успокоению. Это всем ясно и все это чувствуют! Как давно мы этого не слышали! Как приятно знать, что на местах люди ожили, потому что почувствовали честную и крепкую власть, которая старается оградить их от мерзавцев и анархистов!»

В крупных городах России самой активной в террористических акциях была партия социалистов-революционеров. С приходом к власти Столыпина число терактов стало быстро сокращаться.

«Успокоение» состоялось, однако Столыпин прекрасно понимал: при помощи репрессий можно сбить волну революционного движения, но нельзя решить вопросов, вызвавших революцию. Он поставил задачу провести серию реформ, которые решили бы эти вопросы в угодном для правительства и правящих кругов духе.

Под руководством Столыпина были составлены законопроекты, некоторые из которых были проведены в августе-ноябре 1906 года по 87-й статье.

9 ноября 1906 года был издан указ, положивший начало столыпинской аграрной реформе.

На самом деле столь важная для России реформа никогда не была в чистом виде столыпинской. Аграрная программа вырабатывалась задолго до того, как Столыпин был призван на работу в правительство с должности саратовского губернатора.

Тогда это говорили многие (хотя вряд ли понимали почему). Этот понимал: не будет расцвета русскому крестьянину, пока он скован круговой порукой общины, ответом каждого за всех и принудительным уравнением.

Понимал, потому что видел: передельная община мешает плодородности земли и не даёт крестьянству ни воли, ни достатка. А потому земельные наделы должны быть переданы в устойчивую собственность крестьянина.

Многим община представлялась категорией не экономической, а творением народного духа. И не только представлялось, но и нравилось. Оно и понятно, чиновникам было удобно собирать подати и поддерживать порядок.

Народники и прочие социалисты видели в общине почти готовый социализм с общей обработкой земли и распределением продуктов.

Но это было даже не революционной лирикой, а самым настоящим бредом. Да, крестьяне стали свободными, однако деревня с появлением общины не расцвела, а попала в какую-то мёртвую зону.

Впрочем, иначе и быть не могло. Население росло, а наделы уменьшались. Именно отсюда и шел извечный русский плач о невыносимом земельном стеснении и нежелание работать в полную силу.

Да и какое там желание на разбросанных ненаследуемых полосках, где можно было получать 80 пудов с десятины, а брали только половину.

Община ослабляет. Никто из хозяев не может применить своей склонности к особой отрасли хозяйства, но все должны следовать единому способу.