Великий Моурави 1

Знойный как воспеть калеки? Как сказать хвалу Тбилиси?

Хрусталя зима здесь чище, лето ярче изумруда.

Тут колеса водяные, там сады переплелися,

Мельниц гул неугомонен, - вниз Кура летит оттуда.

Бань мозаика прохладна, серные сверкают воды,

Купола вздымают бани, в каждой - каменный бассейн,

И кирпич картлийский красный украшает в банях своды,

Сквозь оконца боковые солнца луч пыльцой усеян.

Кто войдет туда, тот станет белый, словно снег нагорный,

А невеста молодая выйдет розе лишь подобна,

Под дудуки зазывает не один духан просторный,

По путям, вновь проведенным, проходить теперь удобно.

Много лавок на майданах, перекрыты перламутром,

Холст в них хойский, шелк грузинский и парча серебротканна,

Белокаменные храмы блещут вечером и утром,

В них тяжелые иконы служат богу неустанно.

В них священников, монахов больше, чем дождя в апреле,

Но не больше, чем на складе золотых монет чеканных.

Царь сидел в Метехском замке, соловья он слушал трели.

Но заплакало вдруг небо, приближенье видя хана.

А за ханом тьма сарбазов, возглавляют их сардары,

Вздрогнул царь - князей сзывает: все на бой, пока не поздно!

Стал народ картлийский дружно, стал в дружины под удары!

Хан разгневался коварный и сдавил Тбилиси грозно.

Бой неравный длился долго. Кто пронзен стрелой иранской,

Обезглавлен кто сарбазом, смертью кто погиб иною,

Запылал Тбилиси славный под пятой магометанской,

Хан разрушил крепость, храмы, царства завладел казною.

Но картлийцы непокорны, дух свободы в них возвышен,

Войско собирают снова по нагорьям и долинам,

Колыхаются знамена. Рокот рога вновь услышан:

Для Куры преграды нету, и преграды нет дружинам.

Берегись ты, хан! Ты видишь, как Тбилиси вновь отстроен,

Тень бойниц зубчатых крепость над садами распростерла.

Не уйти тебе от плена, меч поднял картлийский воин,

За тобой спешит в погоню, разорвет собачье горло.

А теперь к веселью! Чаши пусть звенят, нет лучше звона,

Сочинитель песни этой первый выпьет дар природы,

Да благословит вас солнце, или мцхетская икона,

Или песня боевая боевых певцов народа!*

_____________________

* Вольный перевод с грузинского народного сказа выполнен Борисом Черным.

Георгий внимательно выслушал песню и поднял преподнесенный ему рог вина:

- Друзья амкары, эта песня призывает нас к большим делам... Куйте мечи,

от которых не убежит ни один хан, готовьте седла, на которых будем держаться

в самом жарком бою, точите стрелы, которые достанут и Исфахан и Стамбул,

закаляйте подковы, следы которых врежутся в дороги востока и запада, делайте

цаги, которыми мы будем давить врага...

Царевич Луарсаб сидел в комнате сестры, нежно ее лаская. Тинатин,

удивленная и обрадованная вниманием обожаемого брата, показывала ему розовых

скворцов в золоченых клетках, рассказывала о своих радостях и огорчениях и

неожиданно заговорила о достоинствах Нестан, почему-то всеми обижаемой.

Нежась к брату, она просила защитить любимую подругу. Луарсаб пристально

посмотрел на темно-золотые кудри и странно зеленые глаза одиннадцатилетней

дочери Орбелиани. Он ясно представил себе положение одинокой княжны. Первое

горе всколыхнуло в нем сочуствие к чужому несчастью и дремавшую любовь к

сестре. Захотелось порадовать Тинатин, и он поклялся взять отныне под свое

покровительство Нестан и оберегать до дня ее свадьбы. Тинатин радостно

захлопала тонкими ладонями и заставила Луарсаба скрепить клятву поцелуем

Нестан. Девочка, краснея, подставила пунцовые губы, и Луарсаб с серьезной

торжественностью прикоснулся к ним.

Тинатин не знала, от каких бед она оградила Нестан своим

покровительством.

Послы шаха Аббаса встревожены. Они знали: не для пустого

времяпрепровождения сидит здесь более часа Шадиман, сверкая остроумием и

весельем. Серебряный кувшин беспрестанно наполнял чаши густым вином, душистые

фрукты обременяли изящные вазы. На зов князя вбегал юркий нукери, быстро

метал глаза в сторону Шадимана, но, не видя тайных знаков, ставил полный

кувшин на столик и уносил пустой. Из принесенного кувшина Шадиман неизменно

первым наливал себе и залпом опоражнивал чашу в знак отсутствия в вине яда.

Ханы теряли терпение, но, по правилу персидской дипломатии, первым надо

было заставить высказаться противника, ибо, "кто первый заговорит, тот уже

проиграл", - и собеседнику ставили замысловатые капканы, подкатывали

скользкие камни и заводили в дебри Адамовых лесов. Но Шадиман не хуже ханов

знал опасности персидской дипломатии и, ловко лавируя между каверзными

вопросами, в свою очередь подставлял собеседникам острые пики.

- Виноград - утешение глаза, виноградный сок - услада жизни. У

русийского царя пьют медовое вино, а в суре корана "Пчелы" оно разрешено и

правоверным.

Эреб-хан, не давая себя напоить, ехидно протянул:

- Обрати благосклонное внимание и на суры корана "Корова" и "Женщины",

там вино запрещено, ибо сказано: "Не соблазненный дурманом на охоте донесет

свою жажду до земзема".

Шадиман предложил в ожидании блаженства земзема поднять чаши за

процветание Ирана и Картли.

Карчи-хан сузил глаза и медленно произнес:

- Иран под властью шах-ин-шаха уже достиг полного расцвета, а если