Великий Моурави

войску нетрудно будет истребить охрану Газнели и, заняв башни, наглухо

захлопнуть ворота царского замка от всех узурпаторов. И еще не следует

забывать: лишь только княжество почувствует силу восставших - немедля

повернет коней. Так было на Ломта-горе, так будет на Дигомском поле.

Спешно выехал в Арша повеселевший Андукапар. По огненному сигналу на

утесе Желтой башни он спустит дружины. О сладкий час возмездия! Коршуном

слетит он, сметая и круша все на пути к Гори и дальше - к Носте. Да

повторится уже раз свершенное Шадиманом!.. В лесах было спокойно. Заставы

азнаурских дружин подковой сжимали подножие неприступной Аршанской горы.

Даже туман полз, натыкаясь на ощерившиеся копья.

Вот почему на опушке у начала главной тропы начальник заставы, храбрый

азнаур Микадзе, растянувшись у костра, спокойно обгладывал ногу дикого

козла, а его дружинники сосредоточенно следили, чтобы на вертеле не обгорел

сладко пахнувший кабан.

Вдруг беспокойно заржал конь, сорвался с привязи и помчался к лесу.

Тяжело хлопая крыльями, низко над костром пролетела черная птица. Где-то

вдали завыл шакал, и лес огласился мяуканьем, свистом, хохотом. Огромный

волкодав со вздыбленной шерстью, жалобно скуля, прижимался к дружиннику.

Микадзе вскочил, обнажил шашку, да так и прирос к земле. Дружинники с

разинутыми ртами окоченели у костра.

Ломая сучья, совсем близко шагал каджи. Как полагалось, его высокий

колпак зловеще отсвечивал синим огнем. Серебряная борода путалась в коленях,

а на мохнатом плече торчал насаженный на длинное древко волшебный топор. За

каджи вприпрыжку бежал ощерившийся волк с кабаньей головой, а из его

оскаленной пасти вырывался предостерегающий страшный свист.

Никто из дружинников не мог наверно сказать, сколько времени находились

они в столбняке, а когда очухались, то на вертеле чернел только обугленный

череп кабана, а в золе потухали последние угольки.

Микадзе велел выпить всем по тунге вина, поймать взбесившегося коня и

как следует отхлестать, дабы в другой раз не уподоблялся зайцу.

Над лесом занималась заря. Андукапар по каменным насечкам, опираясь на

волшебный топор, приближался к воротам замка Арша. За ним следовал

телохранитель, уже сбросивший в пропасть кабанью голову вместе с колпаком и

серебряной бородой.

Десять дней сантуристы выбивали молоточками из семиструнных сантури

пленительные звуки. Десять дней каманчи наполняли сладчайшими мелодиями

нарядные покои Метехского замка. Бурно взлетали "макрули" - свадебные песни,

разливались вина, неудержимо неслись в лекури танцоры.

Гордо восседал старый Мухран-батони рядом с правителем Кайхосро,

Моурави и Иесеем Эристави Ксанским. Гордо восседала Русудан рядом с Тамарой

- царицей имеретинской, Дареджан Мегрельской, надменной Гуриели и сердечной

Мухран-батони.

Кто может так безудержно веселиться, как веселились "барсы" на

торжестве своего Георгия из Носте? Кто, кроме Хорешани, может так красиво и

благородно устроить празднество? Разве семья Саакадзе не ее семья? Разве она

меньше любит Хварамзе и Маро, чем любила бы своих дочерей? Даже опьяненный

счастьем Эрасти и его черноокая жена разве не дороже ей, чем любой князь с

кичливой княгиней?

Мог ли еще кто-нибудь так щедро одарить молодых подарками, как одарили

их Леван Дадиани Мегрельский, хвастливый Гуриели и осторожный царь Георгий

Имеретинский? Тянулся за ними Шервашидзе Абхазский, не пожелал отстать и

Зураб Эристави. А разве князья Картли и Кахети не спешили перещеголять друг

друга в богатстве и щедрости? Или купцы и амкары забыли, кто празднует

перемену жизни своих дочерей? Разве не тянутся по улицам Тбилиси носилки с

богатыми дарами? Разве купцы не разметали от Сионского собора до Метехи

бархат, по которому прошли молодые? Или у стен замка под оглушительную зурну

не плясал весь Тбилиси, а по всем тбилисским площадям не раскинули стан

крестьяне окрестных поселений?

Десять суток праздновал народ, радуясь вместе с Георгием Саакадзе.

Десять дней шипели на вертелах яства. Пировали все, кто дрался на поле брани

плечом и плечу с Моурави, кто страдал за Картли, кто, любя ее, отдавал свою

кровь.

Никто не забыл в эти счастливые дни Моурави, и он помнил обо всех.

Строители одобряли возведенные по их рисункам девять террас амфитеатра,

вздымающихся над полем. Амкары горделиво показывали "барсам" украшение

скамей: камень нижних разукрашен ковровыми подушками с позументами и

шелковыми кистями, дерево верхних - пестрыми тканями.

Дигомское поле никогда не видело столько блеска, ибо здесь пожелал

Моурави завершить десятидневный пир. Потому и хмель не помешал "барсам"

тщательно следить за приготовлениями. Шумели царские, княжеские и церковные

азнауры, намечая стоянки и споря за лучшие места. Цокот подков, свист

нагаек, выкрики дружинников превращали Дигоми в военный стан.

Дато пререкался с уста-баши, намечая убранство кресла для Левана