Великое расширение

Песок требовался во многих отраслях промышленности, но больше всего в строительстве. О том, чтобы строить фабрики и дороги с задержкой, и речи быть не могло, а кроме того, для создания новых территорий был необходим песок определенного типа. Единственным выходом казался импорт. Первые партии песка доставляли на гигантских баржах и сгружали на строительных площадках. Объемы планировалось увеличить, однако возник вопрос деликатного свойства – ни одна соседняя страна не желала продавать свою землю, чтобы увеличить территорию островного государства. Ставка на импорт могла обойтись дорого как финансово, так и политически.

Га-мены продолжали разбираться с финансами, пересчитывали, меняли бюджет. А пока ленточный транспортер остановился, баржи вернулись в свои гавани, оглушающий грохот стих.

Оставшиеся в кампонге ликовали. Покинутые дома стояли пустыми, объявления на дверях предупреждали, что это собственность га-менов, не предназначенная для проживания посторонних лиц. Не пожелавшие переезжать жители кампонга считали объявления лишними: кому придет в голову поселиться в деревне, которая того и гляди превратится в призрак?

В день, когда грохот вбиваемых свай умолк, Дядя впервые за несколько месяцев открыл окна их дома. Деревянные ставни, рассохшиеся от бездействия, надрывно заскрипели. Комнату залил свет, золотистый поток стремился добраться до досок пола, до покрытого плесенью потолка, до оставленной Ма скудной мебели.

Когда-то казалось, что дом переполнен людьми. Хиа был мальчишкой, Боонь только родился, Ма и Па, молодые родители, сбивались с ног. Дядя помнил, как старался быть полезным, помогал сестре прибираться и готовить, а она прогоняла его. Помнил свою долгую, изматывающую хворь, визиты знахаря, дорогие притирки.

А теперь дом пуст. Он-то сам еще здесь, но он не в счет. Семья уехала, и он чувствовал себя несуществующим, словно жизнь в нем поддерживали лишь их взгляды и их голоса. Он проводил целые дни, не видя ни единой живой души. Иногда шел на берег, снимал рубашку, ложился на мягкий песок и грелся на солнце. Тогда тело его словно принадлежало другому человеку.

Он понимал, что оставаться смысла нет. Как говорила Ма, он просто упрямец. Но где же сама Ма? В первое время она навещала его каждую неделю, затем раз в две недели. А в последний раз они виделись месяц назад. Хиа, Гэк Хуаи и малыш А Хуат появились в кампонге лишь однажды. Приехали веселые, привезли ему гостинцы – фрукты и специи. Родные выглядели таким же и все же другими. Малыш А Хуат вытянулся, даже ходить стал как-то иначе. Хиа коротко подстригся. Гэк Хуаи без остановки болтала про какой-то глупый голливудский фильм. У них в гостях Дядя так и не побывал. Ссылался на ушибленное бедро, из-за которого ему ну никак не проехать на велосипеде тридцать минут.

А Боонь… Боонь вообще ни разу не появился. Дядя слыхал, что племянник теперь живет в роскошном доме, подаренном отцом га-менши, на которой он женился. Ма рассказывала это, едва не лопаясь от гордости, а Дядя ответил, что ее сын отчего-то не предложил Ма поселиться с ними, разве не странно. На это Ма промолчала.

В день, когда стук забиваемых свай прекратился, дом опять заполнили шипение волн и стрекот насекомых, однако в голове у Дяди по-прежнему отдавалось тунк! тунк! тунк! Он был не настолько наивным и не верил, что стук прекратился навсегда.

Он часто вспоминал мужа своей сестры. Как там сказал А Боонь? Это ты захотел пойти к японцам. Это ты хотел зарегистрироваться. Племянник прав. Он сам виноват, во всем виноват. И остановить семью, не позволить им снова совершить ту же ошибку у него не получилось.

По вечерам рабочие разъезжались по домам, и Дядя как-то раз заглянул на строительную площадку. Он шел по берегу, пока не уткнулся в болото, на подступах обтянутое оранжевой лентой и огороженное деревянными щитами. Чтобы облегчить выемку грунта, почти все деревья вырубили, даже за пределами огороженного участка, так что из почвы торчали лишь пеньки.

Техника, такая шумная и грозная днем, вечером смотрелась почти трогательно – одинокие доисторические твари, заблудившиеся во времени. Сама площадка, даже залитая чудесным розово-золотистым сиянием заходящего солнца, была воплощением уродства. Мангровый лес вырублен, почва вывернута рыжей изнанкой. Все мертво – ни крабов под ногами, ни птиц над головой, и под обнаженной землей тоже ничего нет. К наскоро сооруженным пирсам пришвартованы самоходные баржи с горами песка, отравляющие воду маслом и копотью. Наводящая ужас свайная машина выглядит мертвой, но из морского дна уже торчит лес бетонных свай.

Дядя огляделся, выискивая хоть что-то живое, и заметил на перерубленном корне дерева илистого прыгуна. Тот не двигался, и выдавали его разве что блестящие, близко посаженные глаза. Рыба над водой, с вытаращенными глазами и острыми плавниками, которые нужны ей, чтобы отталкиваться от болотной жижи. Казалось, что прыгун созерцает оскудевший пейзаж.