Великое расширение

Без приключений они добрались до острова, причалили ровно в том же месте, где высадились тогда рыбаки. В темноте утесы сияли белыми пятнами, сквозь черное кружево мангровых ветвей проглядывало чуть более светлое небо.

Нужное место он нашел с такой легкостью, как если бы побывал здесь накануне. Там, где рыбаки в шутку предлагали построить дом. Неподалеку от накренившегося казуарина, где на белом песке темнели опавшие плоды. И снова А Бооню почудилось, что время поймало его в ловушку, что он вновь и вновь играет роль, написанную для него десятилетия назад.

Усыпанный листвой рыхлый песок напоминал мягкую, пружинящую кровать. Они расстелили пледы, воткнули в песок ветки-колья, натянули брезентовое полотнище – получилось временное, но вполне сносное убежище. Принесли из лодки провиант и запасные пледы, сложили все под навесом.

– Я завтра вернусь. Привезу еще воды и продуктов, – сказал Боонь, – а сейчас мне, думаю, пора.

– Ладно, – кивнула она.

– Выдержишь тут?

Сыок Мэй забралась под навес.

– Думаю, да, – тихо ответила она.

Уловив в ее голосе тоску, А Боонь подумал, что тоскует она о Яне и Энь Сооне. Он тоже забрался под брезент, сел рядом. Они смотрели на посеребренные луной ласковые волны.

Сыок Мэй положила голову ему на плечо, и сердце А Бооня забилось быстрее, а когда волосы Сыок Мэй упали ему на шею, он испугался, что сейчас внутри у него все взорвется. Ее запах затопил все вокруг. Или это море? А Боонь не знал, но от этого запаха ему сделалось одновременно и радостно, и страшно. Ему хотелось умчаться прочь без оглядки и остаться с ней, он балансировал между ужасом и желанием и не знал, в какую сторону упадет.

Они сидели так долго, молчали, друг на друга не смотрели.

Наконец он осмелился обнять ее за плечи. Она подняла голову и взглянула на него. Тишину нарушал лишь редкий стрекот одинокой цикады. А Боонь прижался губами к ее лбу, на который падали волосы. Сыок Мэй не отстранилась.

В их действиях не было ничего непристойного. Все тело Бооня налилось напряжением. Он не решался шевельнуться, Сыок Мэй уткнулась ему в шею, ее маленькая рука нырнула ему под майку и погладила раскаленную кожу. Но Боонь все не шевелился. Он словно сидел на углях, и одновременно тело его заледенело. Внутри все что-то нарастало и нарастало. И все же он не шевелился.

Сколько раз он мечтал об этом? Сколько раз стыдил, ненавидел себя за эти мечты? И вот они сидят, прижавшись друг к другу, в волосах песок, на коже соль, в воздухе ни дуновения, но их будто уносит ветер. Вот теплые губы Сыок Мэй касаются его уха, как же это невыносимо, мучительно. Вот исходящий от нее сладковатый запах моря, который он желал всю жизнь, заполняет весь мир. Вот ноги ее переплетаются с его ногами.

– Подожди.

Ему хотелось взглянуть на нее. Убедиться. Сыок Мэй отстранилась, и он увидел, что глаза ее блестят – от страсти, от слез?

– Боонь…

В ее голосе, который он знал лучше собственного, слышалось желание. Его охватила эйфория. Это правда – она желает его. Больше не существовало ни Яна, ни Энь Сооня, ни даже Натали. Даже острова не существовало, всего мира не существовало. Остались только двое. Годы облетели, словно листья со старого дерева, а корни их любви остались такими же крепкими, как и два десятилетия назад.

Он притянул ее к себе, ее теплые руки бродили по его телу. Они прижались друг к другу, и его захлестнули воспоминания. Первый его день в школе, Сыок Мэй защищает учителя Чи А. Безмятежные вечера, когда они вдвоем бегают по кампонгу. Он пытается совладать с прописями, ее пальцы уверенно направляют его руку. Они плавают в бассейне, и она рядом рассекает воду. Сцепившись локтями, они стоят в цепи митингующих.

Он сдался. Когда Сыок Мэй снова прошептала его имя, он прижал ее к себе так, как никого и никогда не обнимал, страшась опять потерять ее. Потом они долго молча лежали, его губы касались ее уха, их ноги тесно сплелись. Шорох волн, накатывающих на берег, был единственным свидетельством утекающего времени.

Домой А Боонь вернулся к шести утра. Натали еще спала. Простыни были сбиты – во время беременности у нее появилась привычка с силой двигать во сне ногами. Стараясь не шуметь, А Боонь обтерся мокрым полотенцем и переоделся. Когда он лег, Натали открыла глаза.

– Который час? – хрипло спросила она.

– Около четырех, – солгал он, чувствуя, как стыд холодным языком облизывает спину. – Всю ночь провел у мамы.

– С ней все хорошо?

– Она просто испугалась. Закружилась голова, и она испугалась, что теряет сознание. Я просто посидел с ней, пока она совсем не пришла в себя.

– Вот бедняжка.

Он не понял, его или Ма имеет в виду Натали, а та уже снова заснула. Ладонь она, как ребенок, подложила под щеку. Проснувшись, она не вспомнит этот разговор, зато его ложь крепко засядет у нее в голове, и Натали будет считать, что его не было чуть больше двух часов. А Боонь закрыл глаза и снова впустил в себя эту ночь со всем ее невыносимым наслаждением и острой болью. Полежав так с полчаса, он встал, принял душ и отправился на работу.

В дверь кабинета постучали.

– Войдите.