Великое расширение

Он так уверенно предложил ей положить голову ему на плечо, что Сыок Мэй не стала отказываться. Подпрыгивая, фургон покатил по улицам. Начался дождь, и капли нестройно постукивали по железной крыше. Отдохнуть было приятно. Она закрыла глаза.

Там, в темноте, ее ждал он – А Боонь, ждал его внимательный взгляд. В каком-то смысле он остался прежним мальчишкой, который учился вместе с ней в сельской школе. Но сейчас он вытянулся, его поджарое тело налилось силой. Лицо огрубело, в глазах появилось любопытство, и некоторые, возможно, назвали бы его жестким. Однако эта резкость и сила – всего лишь новая оболочка, в которой прячется осторожность. Потому что прежняя его пугливость никуда не делась. Чего же он боится? Прежде Сыок Мэй не задавалась этим вопросом, но она всегда знала, что А Боонь робок. Она задумалась. Первая причина – боязнь ошибиться, вторая – отстраненность. До сих пор в незнакомых ему ситуациях, сталкиваясь с незнакомыми людьми, он, как правило, отстранялся – словно отвергал незнакомцев, пока те его самого не успели отвергнуть.

За это она и любит его. Несмотря на раковину, в которую он постоянно прятался, чувства его вырывались наружу. Другие замечали лишь отстраненность, но она видела в нем сдержанную, подавленную страстность, и это наполняло ее нежностью. Возможно, поэтому в мечтах она и воображала, как его арестовывают, – ей хотелось стать той раковиной, что защитит его от ударов. Хотелось, чтобы он перестал обороняться от мира, расслабился. Она нуждалась в нем. Фургон затормозил. Сыок Мэй открыла глаза.

– Проснись и пой! – хрипло засмеялся Энь Соонь и осторожно снял ее руку со своего локтя.

Ее кольнуло разочарование: рядом был не А Боонь, не на его плече она задремала, не его руку обхватила во сне. Энь Соонь многозначительно смотрел на нее. Но тут двери фургона со скрежетом распахнулись и внутрь ворвалось солнце. Дождь прошел, и улицу словно отмыли дочиста.

– Вылезайте! Живо! – рявкнул полицейский.

Полицейские принялись колотить дубинками по двери фургона. Под этот адский грохот студенты по одному выбирались наружу, щурясь от яркого солнца. Когда пришла ее очередь, Сыок Мэй попыталась ухватиться за поручень и встать, но руки в наручниках утратили ловкость, и она споткнулась. Назойливый грохот дубинок, казалось, стал еще громче.

Ощущение безопасности испарилось. Сыок Мэй упала обратно на сиденье. Руки скованы, тюремная камера ждет, товарищи ее не защитят. Неужели и ее родителям пришлось через это пройти – в далекой холодной стране, где они вели незнакомую войну? Их тоже запихнули в ничем не примечательный фургон и увезли гнить или умирать в безымянную тюрьму? Внезапно липкая рука страха сдавила ей ноги. У Сыок Мэй перехватило дыхание. Мир отступил, в ушах зашумело. Она словно покинула собственное тело и взмыла вверх.

А затем теплая рука опустилась ей на плечо и потянула назад, на землю.

– Сыок Мэй, – позвал голос, она узнала Энь Сооня, – вставай. Я рядом.

Она медленно вернулась в реальность. Крики полицейских, рев машин на улице, дразнящий запах рыбных котлет из лавочки рядом. Сыок Мэй поднялась.

– Все в порядке? – спросил Энь Соонь.

– Что дальше? – вопросом на вопрос отозвалась Сыок Мэй.

Дальше – тюрьма. Голые стены с железными решетками на окнах и запертая дверь. Одежду у них отнимут. Пол в камере будет бетонный, спать придется на нем. Сыок Мэй попыталась унять фантазию. Страх – чувство постыдное. И в масштабах их дела смысла оно лишено.

– Не переживай. Союз нас вытащит, – успокаивающе сказал Энь Соонь.

Они выбрались из фургона. Солнце опять жарило в полную силу, от асфальта поднимался горячий пар. Перед Сыок Мэй маячила тень Энь Сооня, темный спасительный силуэт на тротуаре, и Сыок Мэй быстро шагнула в эту тень. Так они и вошли в полицейский участок.

Всего арестовали сорок восемь учащихся, в том числе двух девушек – об этом впоследствии, к гордости Сыок Мэй, осторожно упомянут в газетах. К счастью, одежду у них не отобрали. Парней группами по десять-двенадцать человек разводили по тесным камерам, где под потолком висела одна гудящая лампочка. Сыок Мэй и вторую девушку поместили в одиночные камеры.

Полицейский, который вел ее, был полукровкой, с серыми водянистыми глазами и толстыми красными щеками.

– Посадите меня вместе с ребятами, – попросила его Сыок Мэй.

Он покачал головой и сально ухмыльнулся.

– Вам, хуа сяо шен, только этого и подавай, да? – спросил он по-английски. – Не хочу разочаровывать, но ты тут не на пикнике. Так что посидишь ночь одна.

Он вышел. Шаги еще долго откликались эхом в гулком коридоре. Слова, будто зловоние, повисли в воздухе. Хуа сяо шен – китайские студенты. Никогда еще она не слышала, чтобы эти слова произносили с таким пренебрежением. Разумеется, она знала, что многие их презирают. Ан мо, состоятельные перанаканы[30], представители китайского среднего класса, говорящие на английском.