Великое расширение

Однажды поздно вечером, когда она вышла из кинотеатра, за ней увязались двое парней. Они принялись маршировать – враскоряку, вскидывая руки, как в их представлении маршируют коммунисты. При этом они выкрикивали лозунги на ломаном китайском. Сыок Мэй старалась не обращать на них внимания, хотя шли они так близко, что она чувствовала кислый запах спиртного, так близко, что вытяни кто-то из них руку – и коснулся бы ее плеча. Издевательски хохоча, они шагали за ней минут десять, не больше, но эти минуты растянулись на целую вечность. Наконец им наскучило, и они отстали, она опустилась на порог какого-то дома и дала волю слезам.

Об этом происшествии Сыок Мэй никому не рассказывала. Однокурсники пришли бы в ярость, но Сыок Мэй мучила мысль, что они разочаровались бы, увидев ее в новом свете – девушкой, что не дала отпор обидчикам. Получается, она не способна защитить их всех – и учеников китайских училищ, чей ломаный английский передразнивают, когда они пытаются устроиться на государственную службу, и лидеров студенческих союзов, которых по инструкции о чрезвычайном положении арестовывают и держат под замком. Ей следовало развернуться и плюнуть обидчикам в лицо.

Те парни тоже были китайцами, возможно, их предки когда-то приехали из той же провинции, что и ее собственные, но они давно избавились от своих корней, подобно тому, как змея сбрасывает старую, потрескавшуюся кожу. Вероятнее всего, их семьи прибыли в Сингапур на много поколений раньше, вероятнее всего, их семьи владеют фабриками и домами, которые сдают таким, как она. Некоторое время назад – двадцать, пятьдесят, сто лет – их предки решили отправить детей в школы, где монахини ан мо обучали их говорить по-французски и по-английски, управляться с вилкой и ножом, да еще и европейской философии в придачу.

Сыок Мэй часто размышляла об этих находчивых предках и их решении отрезать своих детей от их собственного недавнего прошлого. Скорее всего, они руководствовались практическими соображениями. Когда переезжаешь в другую страну, имеет смысл обучить детей языку этой страны. Однако ан мо не родились здесь, просто стали тут править, брали все, что хочется, ущемляли права коренного малайского населения, хотя те и без того заискивали перед чужеземцами. Эти предки, отправлявшие своих детей учить английский, понимали они это? Знали, что это решение изменит судьбу нескольких поколений их потомков? Что они чувствовали, когда их новорожденным внукам давали имена ан мо, произнести которые им самим было не под силу?

Возможно, она несправедлива и не понимает их чувств, потому что у нее нет детей.

Говорят же, что когда у тебя дети, то борьба за историю и культуру уходит на второй план. Сыок Мэй попыталась это представить, но у нее не получилось. Будь у нее ребенок, культура, история и общество значили бы намного больше, ведь ее детям предстояло жить в мире, который ей удалось бы или не удалось переделать.

Именно ради этого ее оставили собственные родители.

Камера оказалась узкой, но с высоким потолком. Сыок Мэй пугали затаившиеся в углах тени. Она придвинула деревянную скамейку к металлической двери и легла, подтянув ноги к груди. Решетки на двери были окрашены яркой-голубой краской, словно тут не тюрьма, а начальная школа. Если прижаться лбом к решетке, та исчезала на миг, и Сыок Мэй словно бы попадала из тесной сырой камеры в залитый ярким светом коридор.

Камера напротив была такой же темной, но пустой. Задержанных посадили подальше друг от друга, чтобы между занятыми камерами оставалась одна пустая. Однако из коридора доносились голоса.

– Энь Соонь? – прошептала она.

Он, конечно же, не ответил. Если закричать, то ее услышат, но что тогда? Она пожалуется, что ей страшно в темной тесной камере? Что она кожей чувствует пустоту вокруг? Или что ее не оставляют мысли о матери – последнее письмо от нее Сыок Мэй получила перед войной, – одинокой и покинутой, находящейся в тюрьме где-то на Материке.

Нет. Однокурсникам этого говорить нельзя. Они знают, что Сыок Мэй – заводила, она всегда в первых рядах, протестует без устали, никогда не сдается. Эта Сыок Мэй приковывает себя к решеткам и отказывается уходить. Но что сложного в том, чтобы приковаться к воротам, зная, что ключ рядом, у приятеля?

Сыок Мэй зажмурилась. Чтобы отвлечься, решила сыграть в игру, в которую в детстве играла с Боонем, когда безлунными ночами они встречались на берегу. Они сидели на песке, ноги им лизали теплые волны, и, закрыв глаза, они чувствовали, как вокруг смыкается, окутывает их коконом темнота.