Великое расширение

Однако стоило ей сесть в автобус до кампонга, как события последних недель отодвинулись на второй план. За окном шумел мир. Стройки, где женщины в красных тюрбанах таскали на плечах корзины с кирпичами, которые спускали им на крюках с деревянных опор. Тележки с напитками и работяги, прижимающие к шее банки кофе со льдом. Сутулый лодочник на пороге столярной мастерской, известной тем, что там, в темноватой подсобке, незаконно торгуют опиумом.

С чего они вообще взяли, будто способны что-то изменить? Они студенты, и все их книги, философия и протесты – лишь игра. Внезапно все это показалось ей ребячеством. Манифесты, песни, приковывание цепями – чем это помогло бедняге-лодочнику, который, чтобы не умереть от голода, даже под проливным дождем вынужден сидеть на веслах?

И все же… Сыок Мэй вспомнила слова Энь Сооня, которые услышала от него на одной из первых встреч их группы: “Образование – это привилегия. Те, кто получил его, должны бороться ради тех, кому оно недоступно”. Возможно, у студентов не цели неправильные, а средства их достижения подкачали? Теперь ей стало стыдно за восторженный прием, который студенты оказали ей после освобождения из тюрьмы. Две ночи в камере – что это такое по сравнению с изнурительным трудом строителя? Ничто. Ничто, ничто, ничто. Ее родители принесли идеалам более внушительную жертву – отказавшись от семьи и безопасности, они бросились в самое пекло.

В кампонг Сыок Мэй приехала ближе к полудню. К родственникам она заходить не стала, сразу направилась к дому А Бооня. Она расскажет ему о том, что происходит в училище, они соберут вещи и вместе вернутся в город.

Однако дома Сыок Мэй застала только мать Бооня. Та сказала, что Боонь вместе с братом вышел в море.

– Садись, девочка, выпей воды, они скоро вернутся, – сказала Ма.

Она сняла крышку с ведра в углу и зачерпнула воду маленькой оловянной кружкой.

Сыок Мэй с благодарностью приняла кружку с прохладной водой. Путь от остановки до дома Бооня показался ей длиннее обычного, а солнце палило беспощадно.

– Еще?

Сыок Мэй кивнула.

Ма набрала кружку и протянула девушке.

– Я тут недавно твоего дядю видела. Он, похоже, только молодеет! Уговори его поделиться секретом.

– Он говорит, что черный уксус пьет.

– Ой. – Ма скривилась.

– Да, я это тоже пить не могу.

– Ну что ж, лучше уж постареть и умереть.

Они немного поболтали, беседа текла непринужденно и радостно, как всегда, когда Сыок Мэй бывала в доме Ли. В открытые окна задувал свежий ветер, деревья покачивали ветвями, птицы сплетали под крышей гирлянды трелей. На Сыок Мэй напала сладкая дремота, какая бывает в детстве, когда ты слишком долго играл на солнце.

И тут Ма спросила:

– Как в училище дела?

– Нормально, – осторожно ответила Сыок Мэй и выпрямилась.

Она не знала, насколько Ма в курсе происходящего и известно ли ей, например, о том, что Сыок Мэй побывала в тюрьме. Ее дядя не рассказывал об этом почти никому из кампонга – стыдился.

– Много учитесь?

– Да, очень много.

– Раньше ты часто к нам заглядывала. А сейчас почти не бываешь. И Бооню тоже все некогда.

– Не волнуйтесь, тетушка. А Боонь молодец, – сказала Сыок Мэй. – Он много занимается.

И сразу же пожалела о сказанном, поскольку Ма поджала губы и отвернулась к окну.

– Я знаю, что в этом вашем училище творится, девочка.

Сыок Мэй сделалось стыдно. Как же наивно было считать, что Ма не знает о протестах, полиции, аресте. Разумеется, Ма все известно. Она из тех матерей, кому необходимо знать все, и неважно, рассказывает ей сын или нет. Сыок Мэй ощутила укол зависти.

– Тетушка, – начала она, – со стороны это выглядит ужасно, я понимаю. Мы кричим на улицах, нас сажают в тюрьму. Но это же – не знаю, как объяснить, – это не только ради рабочих, это ради всех нас. Ради нашего будущего. Ради нашей страны. Ан мо…

– “Ан мо, ан мо…” Ты тут хоть одного видишь? – Ма раздраженно обвела рукой комнату. – Нет! Тогда при чем тут мы, скажи мне? От ваших протестов ловится больше рыбы? Или от них дыра в крыше сама заделается? Или у А Бооня появятся жена, дети, семья?

Сыок Мэй будто отшлепали. Обычно Ма не раздражалась и не сердилась.

– Простите, тетушка, – проговорила девушка, хоть и не чувствовала себя виноватой.

Она неожиданно осознала, что в кампонге ее никогда не поймут. В ее собственной семье – в семье дяди, тети и их детей – Сыок Мэй терпят лишь из уважения к ее отцу, старшему сыну, который в бытность школьным учителем помогал братьям и сестрам, тратя на них свое скудное жалованье. Но жертв, которые требует революция, они не понимают, не видят, что на кон поставлены их же интересы.

– Хорошо, что тебя выпустили, – сказала Ма, – тюрьма, ну надо же! Вот уж где молодой девушке не место! Будь осторожна, Мэй, пожалуйста. Пообещай мне.