Великое расширение

Она хотела, чтобы он утешил ее, одобрил ее решение, то, как тщательно она взвесила все за и против, как предусмотрительно все обдумала, как проанализировала собственные страхи. И Боонь видел, что лишь он, старый надежный друг, способен облегчить ее мучения. Энь Сооню она не рассказала.

Как просто было бы кивнуть и согласиться, сжать ей руку и сказать, что она все правильно решила. И разумеется, его убивала мысль, что Сыок Мэй носит ребенка Энь Сооня. Ребенок свяжет их так, как не смогут связать ни работа, ни друзья, ни даже брак. Их кровь, их жизнь будут навсегда сплетены и неразделимы.

И все же… Он знал Сыок Мэй, изучил, как линии на собственной ладони, он видел, что под смятением и недоверием, под страхом потерять себя кроется желание иметь ребенка.

Сдерживаясь, чтобы не поправить волосы у нее на лбу, Боонь ласково положил ее ладони на стол, чуть сжал их.

– Понимаю, – сказал он. – И еще я понимаю, что ты справишься. Ты не твоя мать.

Проводив Сыок Мэй, Боонь принес из колодца воды. В закутке, где они мылись, он вылил все ведро себе на голову. Мир вокруг утратил четкость, сделался размытым, Бооню хотелось, чтобы он таким и оставался – неясным, незаконченным, зыбким. Но он быстро проморгался, и мир снова сделался четким. Обшарпанная стена, черная, вся в плесени, струпья краски. Деревянный черпак. Суетливые черные муравьи, темный мох, клейкой пленкой ползущий по стене.

В его жизни не было и мгновения без острой тоски по Сыок Мэй. Будто для этой боли где-то внутри имелось особое место. Он словно стоял на берегу, проваливаясь в зыбучий песок, а она сидела в лодке, которую ветер уносил все дальше и дальше. А сейчас он сам еще больше надул паруса этой лодки.

После их тягостного разговора Сыок Мэй все же решилась оставить ребенка. При условии, что А Боонь будет крестным. Он согласился. Разве мог он ответить иначе после того, что сказал ей? И все же и у его терпимости есть пределы.

Он все стоял в закутке, мокрый, в тускнеющем вечернем свете. Шлепанцы увязли в размокшем земляном полу, возле уха зудел комар. Боонь вновь и вновь прокручивал в голове их разговор с Сыок Мэй и терзал себя вопросом, мальчик у нее будет или девочка.

Так дальше нельзя.

Он вышел из закутка уже в темноте. Решение было принято. А Боонь провел рукой по груди. Кожа была гладкая и чистая, но жаркий влажный воздух уже снова облепил его. Когда А Боонь входил в дом, тело вновь покрылось испариной.

Глава 21

Когда Сыок Мэй увидела возле кинотеатра учителя Чи А, сердце у нее так и сжалось. Он похудел еще сильнее. Аресты и тюрьма не прошли бесследно. Сперва его посадили на месяц, а во второй раз – почти на год. И все же учитель Чи А не сдался. По-прежнему организовывал стачки, сидячие забастовки и демонстрации, веря, что свобода от ан мо невозможна без освобождения рабочих и что только рабочие союзы по-настоящему защищают их права.

Но учителю Чи А было почти шестьдесят. В другой жизни он уже сидел бы дома, учил внучат читать и вместе с другими стариками дрессировал бы певчих птиц в ротанговых клетках. А он вместо этого стоит тут, перед кинотеатром, – седые редкие патлы едва прикрывают облысевшую в тюрьме голову, мешковатая рубаха скрадывает очертания костлявой фигуры. Учитель Чи А походил на старого льва, в глазах которого все та же неукротимость, а вот тело, истощенное и истерзанное, уже мало на что способно.

Как же она ненавидела тех, кто сотворил с ним это! От ан мо ничего другого и ждать не приходилось, но ведь и га-мены оказались не лучше. Придя к власти, они отстранились от профсоюзов, хотя именно благодаря профсоюзам и победили на выборах. Лидеров рабочего движения освободили из тюрем, но в партии им отвели роль самую низовую, едва ли не секретарскую. Дюйм за дюймом га-мены выдавливали из правящей верхушки представителей левого крыла. Дюйм за дюймом двигались они вверх, доказывая, что, несмотря на цвет кожи, они разве что самую малость лучше ан мо.

Начались разговоры о том, чтобы объединить остров с Малайской Федерацией и забрать у ан мо контроль над органами внутренней безопасности и армией. Полное самоуправление! Мердека! Однако когда ан мо в конце концов потеряли власть, малайское федеральное правительство оказалось настроено к левому крылу даже еще хуже. Начался новый виток политических репрессий, отчасти еще более жестоких. Одна угроза давала жизнь следующей, та порождала еще одну. Сыок Мэй устала от всего этого. Но, глядя на учителя Чи А, маленького, щуплого и все же не сломленного, Сыок Мэй думала: да в какое сравнение вообще может идти ее собственная усталость?