Великое расширение

Они умолкли. На экране дрались двое воинов. Лучшие друзья вцепились друг другу в глотки по приказу правителя, уверенного, что отдавать подобные приказы – его священное право.

Уехав, родители Сыок Мэй оставили совсем немного: три мешка риса, фотографию Сунь Ятсена в рамке и изящное инкрустированное зеркальце, умещавшееся в ладони. Рис, разумеется, давно кончился, фотографию Сунь Ятсена сожгли во время войны, потому что боялись, что ее найдут японцы. Зеркальце Сыок Мэй всегда носила с собой. Ей приятно было думать, что в отполированном стекле осталась частица ее матери.

Во время арестов Сыок Мэй больше всего волновалась за зеркальце. Ее первый арест во время протестов против военной службы смахивал на детские игры в сравнении с тем, что происходило сейчас. В прежние времена за студентами стояли студенческие организации, пресса и народ.

Га-мены проводили аресты совсем иначе. С жестокостью, неведомой ан мо. Арестантов заставляли раздеться и отдать все личные вещи. Для психологического унижения в тюрьме у них отнимали даже очки. А когда выпускали, некоторые вещи часто не возвращали.

Теперь же у нее будет ребенок. Настоящий маленький человек.

Поэтому она и полагала, что это выше ее сил. Когда-то она сама была таким брошенным ребенком и не допускала даже мысли, что такая судьба ждет ее собственное дитя. И еще она боялась, что ребенок сделает ее слабой. Сыок Мэй не обвиняла своих соратниц, ради детей отказавшихся от борьбы, – разве мать виновата в том, что жертвует идеалами ради детей? Иногда, в минуты слабости, Сыок Мэй пыталась представить, какой была бы ее жизнь, сделай мать иной выбор.

И все же у нее будет ребенок. А Боонь сказал: “Ты справишься. Ты не твоя мать”. Он знает ее лучше всех, он видел, как она с детства отказывалась от любви, потому что боялась потери. Она подумала, что десять лет назад он тоже стал жертвой ее страхов. И что нет более верного друга, пусть их пути и разошлись.

Но, сидя в кинотеатре, в двух креслах от учителя Чи А, она знала, что хоть и станет матерью, однако от борьбы не откажется. Не сможет отказаться. В юности ею двигала убежденность, что рано или поздно справедливость восторжествует. Но теперь все сделалось не таким однозначным. Все за что-то борются, у всех своя справедливость. Не исключено, что заблуждается именно она.

А вот люди теперь для нее куда больше значат. Учитель Чи А, ее любимый наставник. Энь Соонь, верный, надежный, добрый. Ее сподвижники по профсоюзу. Студенты. Неужели она их всех бросит? Нет, этому не бывать.

– Помните, мы всегда вас поддержим, – сказала Сыок Мэй, хотя от мысли, что она больше никогда не увидит учителя, сердце у нее разрывалось, – можете на нас положиться.

– Спасибо, – ответил он и, помолчав, добавил: – Я горжусь тобой, Сыок Мэй.

Драка на экране закончилась, воин разделался с лучшим другом. Он подхватил умирающего, в глазах победителя блеснули слезы, но воля султана для него была превыше всего.

А потом учитель Чи А предложил ей стать связной для подпольщиков Сингапура.

Сыок Мэй почудилось, будто в животе что-то скрутилось в узел, она представила, как изнутри ее бьет маленькая ножка. Ее ребенок – всего лишь сгусток клеток, у него нет ножек, и он не способен выразить несогласие. “Тш-ш, Ма знает, что делает, Ма о тебе позаботится”, – сказала она малышу.

А вслух проговорила:

– Хорошо.

Глава 22

Утром А Боонь отправился в культурный центр. Он надел свою лучшую белую рубашку, которую не носил с училища. Черные кожаные ботинки изо всех сил пытались блестеть, но за годы, проведенные без дела в шкафу, их одолела плесень, которую оттереть полностью не удалось. Прежде Боонь даже и не думал, что надо бы съездить в город за новыми ботинками, ведь рыбаку такая обувь без надобности, ему хватит сапог и грубых рабочих башмаков.

Однако сейчас он стоял перед таким неуместным в кампонге каменным зданием, собираясь устроиться на работу, где новые ботинки наверняка понадобятся.

К га-менам все относились одинаково. Все были уверены, что цель га-менов – причинить им зло. Наблюдая, как они расхаживают по их семейному болоту, А Боонь и сам чувствовал исходящую от них агрессию. Разумеется, болото не принадлежало семейству Ли, но если кто и мог назвать его своим, то это они. Его приводили в ярость наглость га-менов, их настырные фотоаппараты и ватерпасы, их оранжевые флажки, которые они втыкали в землю. Га-мены и впрямь творили все те непотребства, о которых рассказывала Сыок Мэй, – арестовывали и сажали в тюрьмы профсоюзных лидеров, студентов, всех, кого считали опасными. А Боонь знал многих пострадавших. Некоторые уже несколько лет находились в заключении – их посадили без суда, даже не огласив срок.