Великое расширение

Зрители вошли в кинотеатр. Только когда в зале погас свет, Сыок Мэй решилась приблизиться к учителю и сесть за два места от него. Сыок Мэй была уверена, что слежки за ней нет, по пути сюда она выбрала долгий и мудреный маршрут, но наверняка никогда не знаешь. Учителя Чи А арестовывали уже несколько раз, и показываться с ним на людях опасно. Га-мены хватают оппозиционеров без разбору и церемоний, достаточно один-единственный раз встретиться с тем, кого считают революционером, – и жди ночного ареста и тюремного заключения, причем неизвестно, на какой срок.

Они ждали, когда начнется сеанс. Несмотря на то что в фильме играл популярный актер, зал был полупустой: телевизор и запрет на голливудские фильмы обескровили и местную киноиндустрию.

На экране появилась заставка, заплясали символы, название знаменитой киностудии и два изогнутых кинжала крест-накрест. В первой сцене на троне сидел султан, перед ним склонились придворные. Султана играл красивый мужчина с высокомерным лицом, аккуратными усиками и кустистыми бровями. Он обвел взглядом придворных. Зазвучала зловещая музыка, и придворные затрепетали. Что-то было не так, султан гневался.

– Мэй, – прошептал учитель Чи А, – у тебя все в порядке?

– Все хорошо, – ответила она, – мы действуем.

– Вы молодцы. Только молодежь способна все изменить.

Они обсудили последние акции, соратников, над которыми нависла угроза, арестованных и освободившихся. Сыок Мэй рассказывала, но без своего обычного пыла. В кои-то веки ей хотелось забыть о политике, об ан мо, га-менах и идеологических спорах и поговорить с учителем Чи А, как с близким родственником, каким он для нее всегда и был.

Султан на экране приказал стражнику убить лучшего друга, предавшего королевскую семью. Под гневные крики правителя Сыок Мэй призналась, что беременна.

– О! – тихо воскликнул учитель и надолго умолк.

Когда он обернулся, от выражения его лица внутри у нее что-то оборвалась.

– Не волнуйтесь, – быстро сказала она, – на моей деятельности это не скажется. Мы с Энь Соонем никуда не денемся.

– Не в этом дело, – сказал учитель Чи А. – Мне просто жаль, что я не увижу твоего ребенка.

Он сообщил, что уезжает, поднес руку к лицу и тронул металлическую дужку очков.

Уезжает. Это означало одно: он уйдет в джунгли Северной Малайи, где остатки повстанческих отрядов до сих пор ведут борьбу. Многие считают их глупцами. Война закончена, ан мо победили. В результате жестоких атак на повстанцев, насильственного переселения жителей кампонгов и жесткого контроля над ними те почти прекратили снабжать повстанцев продовольствием и лекарствами. Ан мо постепенно уничтожили основные силы сопротивления. Тем не менее в джунглях еще остались небольшие группы бойцов, отказывающихся признавать поражение. К этим группировкам и собирался примкнуть учитель Чи А. Для того, кто уходил в джунгли, обратной дороги не было. Тех, кто пытался сбежать, повстанцы казнили. Только так они могли предотвратить появление шпионов и предателей в своих и так поредевших лагерях.

Сыок Мэй зажмурилась.

– Когда вы уезжаете?

– Завтра.

Неужели она обречена терять любимых людей? Или она сама виновата? Что, если она неосознанно выбирает тех, кто покинет ее?

– Но ваше самочувствие… – начала она.

Он поднял руку, заставляя ее замолчать. В этом жесте она узнала своего прежнего учителя, властного и решительного.

– Я не старик, – отрезал он. В голубом отсвете экрана его глаза жутковато блестели.

Сыок Мэй смотрела на дряблую кожу у него на шее, на темное пятно на подбородке – эта язва никак не желала затягиваться. Борьба убивает его, но кто она, чтобы возражать? Ни просить его остаться, ни говорить, что боится за него, Сыок Мэй не могла.

Вместо этого она прежним ровным тоном спросила:

– Повстанцы разбиты. Что вам там делать?

– А здесь что? – отозвался учитель Чи А. – Ждать, когда опять арестуют? С га-менами грызться? Месяцами гнить в тюрьме?

Он был прав, за ним открыта охота, и власти не успокоятся, пока не заставят его замолчать навсегда, не сломят его. Но Сыок Мэй хотелось крикнуть: “Ради меня. Ради моего ребенка”. Она все еще не привыкла к мысли, что у нее будет ребенок. Глупо, но она успокаивалась, когда представляла, как учитель Чи А учит ее малыша читать и писать – как когда-то ее.

– Нет, лучше быть рядом с теми, кто борется.

Сыок Мэй молчала. От слов учителя Чи А ей сделалось стыдно. Она мыслит как мещанка, отказывается видеть великое. Но неужели любовь – это мещанство?

– Как там А Боонь? – уже мягче спросил учитель Чи А.

– Хорошо. – Комок в горле никак не желал исчезать.

– Передавай ему поклон. И его маме.

– Он… – Сыок Мэй запнулась, – он будет крестным.

Учитель Чи А помолчал.

– Хорошо, – ласково проговорил он, – он всегда будет о тебе заботиться.

На глаза навернулись слезы.

– Возможно, все закончится, – сказала она, – может, через пять-десять лет вы, учитель, увидите моего ребенка. Когда мы победим и снова заживем свободно.

– Да, возможно, – ответил учитель.