Великое расширение

Это будет непросто. И как же непривычно видеть Ма плачущей. Плакала ли она, когда умер Па? Нет, вряд ли, такого Хиа не помнил. Когда они подошли к дому, Хиа скатал свой страх в комок холодной глины. Теперь его страх напоминал шарик, маленький и плотный, который лежит на носу лодки, готовый в любой момент скатиться в воду и уйти на дно.

Хиа и Ма вошли в дом. В комнате валялся опрокинутый стул, а Дядя с перекошенным лицом сидел за обеденным столом и курил. Он слегка повернул голову, так что свет упал на его лицо, и снова отвернулся. А Бооня нигде не было видно.

– Дядя, – окликнул Хиа.

В ответ Дядя кивнул и хмыкнул. Раскаленный кончик сигареты пульсировал, словно крохотное, умирающее солнце, в полумраке комнаты.

– Где Боонь? – спросила Ма.

Дядя шумно выдохнул дым.

– Лэ Он? – не отступалась Ма.

– Откуда мне знать?

– Он ушел?

– Тут его нету, ясно?

– Лэ Он!

Ответом была тишина. Ма умоляюще посмотрела на Хиа.

– Ох, Дядя, – сказал Хиа, – не злись. Боонь же не нарочно. Ты его знаешь.

Ответа не последовало.

– Если Боонь решил пойти работать в общественный центр, что тут поделаешь? Он взрослый, – продолжал Хиа.

Он сам своим словам не верил. С чего это он вообще защищает А Бооня?

– Взрослый. Разве при этом он не сын? И не племянник? – проговорил наконец Дядя.

– У него своя жизнь, – тихо ответил Хиа, – он мужчина.

– И ему будут платить сорок долларов в неделю, – добавила Ма.

Дядя посуровел.

– Мы что, нуждаемся? Голодаем?

– Лэ Он, это достойная работа. И пока мой сын работает, я счастлива, – сказала Ма.

– То есть сидеть в этом дворце, шпионить за соседями, работать на га-менов – достойная работа?

– Этого он делать не будет, – сказала Ма.

– А что тогда? Он объяснил?

Ма умолкла. Хиа задумался. Про сорок долларов в неделю он не знал. Согласился бы он бросить море ради сорока долларов в неделю? И сразу решил – нет, не согласился бы. И все-таки сомнение в душе зародилось.

– Чем он там будет заниматься? – спросил Хиа.

Ма пожала плечами:

– Не знаю. Сказал, общественной деятельностью.

– С чего это они столько платят? – скривился Дядя.

– Может, га-мены все правильно понимают. Может, они видят, что А Боонь хороший работник.

Дядя недоверчиво хмыкнул.

– Они уже давно работников ищут, – сказал Хиа, – они любого наняли бы.

– Может, и так, – согласилась Ма. Лицо ее приняло упрямое выражение. – А может, ты просто недооцениваешь брата.

– Ты его разбаловала, – Дядя покачал головой, – в училище позволила пойти. Я думал, он позабыл все эти глупости, когда вернулся.

– Училище – это совсем не то. Эти их партийные лидеры сплошь бузотеры, им бы только буянить да на улицах орать. – Ма покачала головой. – А общественный центр – это другое, сам видишь.

– Как ты сама-то не видишь, – начал Дядя, но голос его сорвался, – как ты…

– Лэ Он, они не японцы, – напомнила Ма.

– Ты не понимаешь. Такие люди…

– Это я-то не понимаю?!

А ведь верно, не только Дядя потерял Па.

– Эти люди опасны, – пробормотал он.

Ма прищелкнула языком.

– Не хочу я с тобой спорить.

– Вот и не спорь.

Они снова замолчали. Хиа устал. Сегодня утром он немало времени провел в море, а теперь должен примирить этих спорщиков, хотя и причин-то для спора нет никаких. Его собственный гнев рассыпался в труху, и Хиа хотелось лишь одного – принять душ. Плевал он на профсоюзы, на общественный центр, на га-менов и всю эту болтовню по радио о свободе, которая если кому и интересна, то разве что старикам в лавке.

Послышались шаги, и все трое повернулись к двери.

– Боонь, – сказала Ма, – ты где был? Ох…

Не зная, что сказать, Хиа смотрел на своего высокого тощего брата, который вошел в дом, всем своим видом выражая неповиновение.

В детстве, когда они ловили мелких креветок в устье реки, их иногда подкарауливали мальчишки постарше из соседнего кампонга, вооруженные палками и рогатками. И отгонять их всегда было задачей Хиа. Однажды двое мальчишек повалили его на землю, а третий снял штаны и тряхнул членом прямо перед лицом Хиа, собираясь помочиться. Унижение было невыносимое – Хиа помнил, как из темного отверстия брызнули первые горячие капли, помнил резкий запах аммиака. А затем на голову обидчика из ниоткуда опустилась палка. Его младший братишка.

Сколько же лет им тогда было? Хиа – шесть или семь, значит, А Бооню пять.

– Новую работу нашел? – спросил Хиа.

– Стыдить меня явился? – отозвался А Боонь.

– Как будто ты кого-нибудь слушаешь, – проворчал Дядя.

У Бооня на шее напряглись жилы. Вид у него был самый что ни на есть бунтарский. То же самое выражение видел Хиа на лице своего пятилетнего братишки. Боонь ничего не ответил, только сильнее стиснул сверток с одеждой, который держал в руках.

– Ма, постираешь для меня? – резко спросил он и протянул ей одежду.

– Что это? – Ма развернула белую рубашку и темные брюки со шлевками для ремня.

– Рабочая одежда, – ответил А Боонь.

Как дерзко он сказал это – “рабочая одежда”, словно его майка и холщовые штаны не рабочая одежда. Ведь рабочая одежда – это та, в которой работаешь?

– Рабочая одежда, ну надо же! Глянь-ка на своего брата, – Дядя повернулся к Хиа, – он теперь большая шишка.