Великое расширение

Стараясь переварить увиденное, А Боонь опустился в кресло возле стены. Все это походило на мираж. Он вспомнил, с каким восхищением смотрела Ма на холодильник в магазине, и представлял, как приводит ее в эту самую квартиру. Он закрывает ей глаза ладонями, и на одной руке у него часы, похожие на те, что тикают на запястье архитектора. В углу кухни новенький холодильник, загадочный и совершенный, хранящий драгоценную прохладу.

“Ты это сделал, – скажет Ма, и лицо ее так и засветится от радости и гордости за него. – Я всегда знала, что когда-нибудь ты этого добьешься”.

Глава 28

Гэк Хуаи снова ходила беременная, поэтому Ма собралась приготовить для воскресного ужина свой знаменитый суп из черной курицы. Утром она купила двух кур подороже, с шелковистым оперением, больше похожим на мех, безжалостно обезглавила и четвертовала их, и теперь они бодро булькали в большой кастрюле на очаге.

На пороге появился Дядя.

– Помочь?

– Нет-нет, – отказалась Ма.

Этот вопрос он задал уже в третий раз за вечер. В последнее время он все дни просиживал в доме и не находил себе места, словно ребенок, которому нечем заняться. Ма это порядком надоело. Ее брат упорно делал вид, будто не замечает, что А Боонь работает в общественно-культурном центре. Он не спрашивал А Бооня о работе и вообще словно не признавал существования никакого центра. Ничего страшного в этом не было бы, вот только Суи Хон и остальные его приятели теперь ходили пить кофе и играть в шахматы именно в общественный центр. Дядя отказывался составлять им компанию и потому все больше времени проводил в одиночестве. Он ловил рыбу, бесконечно перекрашивал лодку, перебирал сети, выискивая в них дыры. И донимал Ма своими соображениями о том, как усовершенствовать дом, – может, поменять крышу на год раньше, чем собирались, или вставить новые рамы, или смастерить песочницу для малыша? Впрочем, дальше разговоров дело не шло, потому что у Хиа имелись дела поважнее, чем выполнять Дядины пожелания.

– Лэ Он, – окликнула его Ма.

– Что?

– С Боонем не ругайся.

Дядино лицо скривилось.

– Так это я с ним ругаюсь?

– Лэ Он, – просительно сказала Ма, – он мой сын.

– И мой племянник, – парировал Дядя, – я ему только добра желаю, ты же знаешь.

– Пожалуйста, Лэ Он. Давай не будем опять ругаться.

Дядя покачал головой.

– Ладно уж. – И вышел из кухни.

Чем меньше Ма тревожилась о Бооне, тем сильнее ныло у нее сердце за брата. Ее сын превратился в прекрасного молодого мужчину и в конце концов нашел свой путь. Кое-кто осуждал А Бооня за то, что тот перестал рыбачить, и все-таки правильно Ма когда-то отправила его в школу. Хотя в те времена Ма сама не понимала, чего ожидает, она всегда верила, что будущее А Бооня сложится иначе.

Относительно га-менов Ма иллюзий не питала. Политики, этим все сказано. Когда общественный центр только построили, она и к нему отнеслась с недоверием. Бесплатные обеды и кулинарные курсы ее не убедили. За все надо платить, и то, что о цене никто так и не заговорил, настораживало Ма. Однако ее брат со своим бойкотом зашел слишком далеко. События прошлого искажали его представления о мире, наводили на него морок подозрительности. Ма тоже недолюбливала га-менов, но яростной Дядиной ненависти не разделяла.

Что неоспоримо – так это влияние га-менов на А Бооня. У него появилась неведомая прежде уверенность, целеустремленность, подобная той, которую у Па вызывала рыбная ловля. Пускай сам А Боонь утверждал, что его курсы английского лишь необходимость, пускай с притворным интересом спрашивал Дядю об улове и шутил с братом на хоккьене, Ма все равно чувствовала, что сын меняется. Она замечала, что за ужином А Боонь больше не закидывает ногу на ногу, а сидит, поставив ноги на пол и сдвинув колени. Она слышала, как меняется его речь – даже его хоккьен стал мягче, жесткие согласные округлялись, тональные подъемы и спады сглаживались.

Сильнее всего изменился его запах. От А Бооня теперь пахло цитрусовыми, свежесть лайма въелась в него сильнее, чем въедается аромат мыла или женских духов. От дыхания океана ничего не осталось. Разумеется, раньше он пах по-разному. Но когда пошел в училище, от него пахло так же, как всегда пахнет от Хиа, – потом, солью, другими людьми. Позже, когда он вступил в студенческое объединение, этот запах усилился, в нем появилось нечто животное, так пахнет домашняя птица, к запаху примешивались нотки хлора.

Затем А Боонь покинул студенческий комитет, вновь стал рыбачить, и к нему вернулся его детский запах – леса и деревьев, болотной влаги, в удачные для лова дни мешавшийся с запахом соли. А за время работы в общественном центре он словно пропитался цитрусовым ароматом. Ма больше скучала по тому, прежнему его запаху. Он сильнее всего напоминал ей о муже. Впрочем, может, и хорошо, что А Боонь не стал тенью своего отца, а проторил собственную тропу.