Великое расширение

– Просто подумайте, – сказал А Боонь, – Ма не надо будет каждое утро носить из колодца воду, не надо выметать песок из дома. Свет включается и выключается когда захочешь. Из туалета не пахнет. Там унитазы, как в общественном центре, со смывом.

Голос сына по-прежнему звучал непринужденно, но Ма, сидевшая рядом, заметила, как А Боонь нетерпеливо потирает пяткой ногу.

– А рыбачить как тогда? – спросил Дядя.

А Боонь пожал плечами.

– Вечно все равно рыбачить нельзя, – сказал он. – Все меняется.

Дядя скрестил на груди руки и озабоченно нахмурился. Ма обеспокоенно барабанила мизинцем по деревянной столешнице.

Ее брату шестьдесят один, на два года меньше, чем было бы сейчас Па. До смерти Па Дядя принимал жизнь такой, какая она есть, был готов к приключениям и риску. В тот день, когда ее муж умер, что-то сломалось.

– Этот дом построил твой отец, – сказал Дядя, – он тогда был не старше тебя. Его отец-пропойца оставил их ни с чем, семья лишилась крова. Он и твоя Ма вас тут вырастили.

Он повел рукой вокруг, будто ожидая, что А Бооня это переубедит. Провисшая ротанговая крыша, потемневшая от грязи, деревянные стены, сквозь щели в которых пробивался свет закатного солнца, скромная, но дорогая их сердцу мебель. Ма захлестнула любовь к этому старому скрипучему дому, где она когда-то растила сыновей. Уехать отсюда – мыслимо ли это?

– Дом этот всем хорош, да, – сказал А Боонь. Он все еще тер левой ногой лодыжку правой. Ш-ш-ш. Ш-ш-ш. Ш-ш-ш. С таким звуком наметает к входной двери песок.

– После ужина поговорим, ладно? Сначала еда, а разговоры потом, – сказала Ма. – Ешь, сынок, а то остынет.

Гэк Хуаи встала зажечь светильники. Ветер за окном набирал силу. От земли поднимались тяжелые плотные испарения, в воздухе пахло дождем. В комнате повисло напряженное молчание.

Ма до сих пор отчаянно тосковала по мужу. Уж Па знал бы, как поступить. Он решил бы, переезжать им или нет, и его решение, неважно какое, было бы правильным. И Боонь успокоился бы. Дядя подчинился бы главе семьи. Вот только Па рядом нет. Ма положила всем добавки.

Молчание нарушил Хиа.

– Вообще-то, – медленно и осторожно начал он, – дом у нас разваливается. В потолке дырка такая, что ее уже не заделать, и после следующих муссонов придется всю крышу менять.

Дядя нахмурился и потер подбородок.

– Ерунда, – сказал он, – я поменяю.

– Говорят, новое жилье строят рядом с рынками и школами. Гэк Хуаи ходить далеко не придется, да и А Хуату будет легче добираться, когда малыш в школу пойдет.

– Так пускай здесь ходит, – сказал Дядя. – От нас школа совсем рядом.

Глядя на Ма, Гэк Хуаи робко кивнула, но все же тихо проговорила:

– А Хуату так лучше будет, да и своя комната у него появится. И туалет прямо в доме! Вы представьте только!

Ма перевела взгляд с невестки на Дядю. Тот смотрел на нее так, будто она держала в руках его счастье. Ма кольнула досада: с чего вдруг она должна выбирать между братом и сыном? Зачем они снова и снова вынуждают ее делать это?

Она обвела взглядом свой старый милый дом. Окно, которое уже толком не закрывается, темное пятно на полу возле стола – это она однажды, готовя ужин, уронила там светильник. Рассохшиеся шкафчики, где в глубине хранились вещи, принадлежавшие ее мужу: щербатая чашка, из которой он пил по утрам кофе, аккуратно сложенные брюки, которые уже двадцать лет никто не надевал, маленькая черно-белая фотография его матери.

Ма никому не рассказывала, но спустя неделю после своего исчезновения А Хуат являлся к ней. Она лежала в кровати и, не в силах уснуть от горя, плакала. А Хуат явился к ней молодым, в той же нарядной одежде, в которой много лет назад был на их свадьбе. Едва увидев его у изножья кровати, Ма поняла, что в живых его больше нет. Ее юный муж ничего не говорил, лишь смотрел на нее добрым, всепрощающим взглядом, в котором не было ни страха, ни боли – только сострадание. Она знала, что это ее он жалеет, ведь он ушел, а она осталась, запертая в плоть упрямого тела, которое не желало отпускать ее. Ее скорбь была тяжелой и холодной, будто бы кто-то бросил в ее нежные легкие песчинку и при каждом вдохе та причиняла ей боль. Ей не хотелось больше дышать, однако тело протестовало и требовало остаться.

И тем не менее образ мужа, одетого в чудесные шелковые брюки и рубаху, с зачесанными назад волосами, принес ей облегчение. Он стоял рядом и молчал, а она смотрела на него, и рыдания постепенно стихли, перейдя в тихие всхлипы. Наконец веки у нее отяжелели, и она погрузилась в глубокий сон без сновидений. Когда проснулась, мужа рядом не было, однако тяжесть внутри исчезла, и Ма чувствовала, что способна жить дальше.

Ма много лет надеялась, что Па вернется к ней, пускай и в ином образе – птицей, муравьем, черным грибком на старой деревянной стене. Она старательно высматривала его повсюду, но не находила. Он не появлялся.