Венский стул для санитарного инспектора

Если я умру, Маллоу не сможет вести дела один, думал он, пока писал компаньону, что нужно сделать. «Хочу жить в рамках закона!» Господи, что за божий одуванчик, его же без няньки просто нельзя выпускать из дома. Распустит без меня сопли, и будет писать эту свою лабуду про наши приключения. Лабуду, конечно, могут опубликовать, он всегда мечтал, чтобы её опубликовали. Сомневаюсь только, что денег за лабуду хватит хоть на пару взносов за дом. Ни на что ему не хватит, кроме выпивки. Да, точно: спасать нашу богадельню у него куража не хватит. К гадалке не ходи, будет пить и писать. Угораздило же взять дом в рассрочку как раз перед пандемией. Запас топлива на автомобильной станции мы взяли большой, ещё месяца на два должно хватить, тем более, что и ездят сейчас меньше. Детали пока есть. Механик тоже пока в порядке.

Но что потом? Если испанка опять затянется – ведь уже трижды объявляли, что всё – то… то…

Конечно, лучше бы не откидывать копыта. Но тут я опять не уверен. Не могу гарантировать.

Саммерс писал полдня. В случае его смерти Маллоу доведёт дело до конца.

Не выделывайся со своей законностью, – добавил коммерсант в самом конце письма. – В таких обстоятельствах у нас просто нет выхода. Моё мнение на этот счёт ты знаешь, а воля покойного есть воля покойного. Ты же не нарушишь мою последнюю волю?

И подписался:

Не скучайте, сэр. Держитесь.

Почти каждую ночь он видел компаньона – то грязного бродягу, спившегося, впавшего в полное ничтожество, то на больничной койке, в его собственной постели в соседней комнате, то в гостиной на ковре оказывался труп – почерневший, страшный, с присохшей розовой пеной у рта. То, что когда-то было М. Р. Маллоу.

От ужаса коммерсант резко садился в постели, хватая ртом воздух и слыша шёпот на разные голоса:

«О Господи! Ну что вы, детка! Ну что вы!»

«Ну-ка, мой хороший, прочтите молитву исцеления!»

«А ну, кто у нас будет храбрым солдатом?»

Если он не просыпался, метался так, что его осторожно трясли за плечо или за запястье и оказывалось, что он лежит, уткнувшись лицом в голый матрас, простыня сбита, подушка валяется на полу, сердце бешено колотится, а тряпочки нет.

«Где, – шептал он запекшимися губами, – где? Найдите. Дайте».

Снилась какая-то мутная дрянь про подземный транспортный узел. Ему нужно было в Уинчендон, город игрушек, где когда-то пинкертоны так и не смогли арестовать миссис Фокс. Они были здесь, оба в резиновых фартуках и длинных чёрных перчатках, агент Спаниель прятал лицо за кожаной маской чумного доктора, но Джейк Саммерс не обращал внимания на сыщиков. Хозяин игрушечной лавки в Уинчендоне знал что-то важное.

Люди всё уходили и уходили в темноту со своим багажом, а у коммерсанта не было денег на билет, он был один, а кругом кромешная мгла, сквозь которую едва видны тёмные вагоны. Но ведь ему только добраться до игрушечной лавки…

Саммерс открыл глаза и чуть с ума не сошёл: в тусклом свете накрытого полотенцем ночника две страшные клювастые тени на стене трясли длинными, как грабли, когтями.

«Сошёл с ума», – отчётливо расслышал он свистящий шёпот.

Потом: «…выбросился из окна… несчастный молодой человек…».

И следом: «Они все выбрасываются из окна, не выдержав страданий…».

Коммерсант застыл, сжался, но они заметили и потянулись к нему, словно хотели поймать наощупь. В панике он шарахнулся, и тогда они схватили его мёртвыми руками.

– Чш-чш, чш-чш, котёночек, чш-чш!

– Всё-всё, миленький, всё-всё!

– Чш-чш, чш-чш! Миссис Палпит, однажды эта ваша длинная штука воткнётся мне в глаз! Целлулоидные колпаки так неудобны в помещении!

– Всё-всё, миленький, всё! Они единственное, всё-всё, что позволяет соблюдать хоть сколько-то безопасную дистанцию, миссис Грацци! Не дышите в мою сторону чесноком! И я прошу вас мне напоминать, а то однажды мы совсем забудем надеть эти ужасные резиновые перчатки!

– О да, они очень неприятные. Мне тоже кажется, что вы трогаете меня руками мертвеца. И ещё эти перчатки так пахнут. Чш-чш, чш-чш!

Так. Сначала хороший мальчик, теперь вот это. Склочная миссис Палпит, которая всегда косилась на него с неприязнью. Суровая поборница нравственности, которую он не знал по имени и вообще второй раз видел. Вздорная бабушка Христодопуло. Вот она правда. Старые кошки, старые кошёлки, словом, пожилые леди теперь ведут себя, как будто дороже него у них никого нет.

Если у Джейка Саммерса ещё оставались сомнения относительно положения своих дел, теперь можно было не обольщаться.

Ещё десятилетним сын гробовщика твёрдо решил: какой бы дурной и бессмысленной ни была его жизнь, умрёт он как мужчина.

Значит, так тому и быть.