Вера в большом городе. Диалоги о жизни, в которой есть место Богу

В мире очень часто встречают по одежке, провожают по одежке и вообще ценят по одежке. Да, монашеское облачение – это, к сожалению, униформа. Я имею в виду, что оно вызывает вполне определенные ассоциации: считается, что в подряснике и в апостольнике ходят скучные, занудные люди. Книг они не читают, может, только «Лествицу»[32]. В общем, и о «Лествице» особенно не думают, только лбом в пол бьются. Но, с другой стороны, лично меня такая одежда делает свободнее. Это моя любимая тема, по сути, феминистская: мне не надо маяться, выбирать стиль, придумывать, что надеть.

Но женщины как раз это-то и ценят! Им не нравится, когда не нужно думать о стиле, они боятся это потерять.

Тут каждому свое. Я не о том, хорошо это или плохо. Меня, например, удручала необходимость каждый раз думать, как себя разнообразнее показать. Мне монашество дарит радость еще и потому, что я понимаю: перед Богом я могу быть такой, какая я есть. В буквальном смысле не надо заботиться о том, что ты ешь, пьешь, во что одеваешься. Да, можно сказать, что это несколько эгоистично. Бывают случаи, когда тебе чего-то захотелось и ты молишься: Господи, мне нужно то-то и то-то. Если просишь о чем-то глупом, то, как правило, приходит некий ироничный ответ. У меня была смешная история в прошлом году. Мне вдруг потребовалось 20 тысяч рублей. Не помню зачем, для какой-то дурацкой цели. Иду по улице от храма и прошу: «Господи, пошли мне двадцать тысяч!» И тут подходит ко мне некая раба Божия – просто женщина – и говорит: «Помолись за моего усопшего брата». И дает две монетки – 20 рублей. Я внутри себя воскликнула: «Спасибо, Господи! Поняла. Двадцати тысяч не будет!» Мораль: не надо молиться о всякой ерунде. (Смеется.) Я восприняла это как Божественную иронию и отнеслась к ней с юмором. С тех пор стараюсь по всяким материальным мелочам Бога не беспокоить. Можно молиться о здоровье близкого человека, помолиться о тех, кто находится в трудных обстоятельствах. Но просить о том, что съесть и во что одеться, не нужно. Он Сам все знает. Что надо, то и подаст.

Когда я была в Печерском монастыре, мне указали на «монахиню в миру»! У нее, кстати, было двое детей. Что все это значит?

Это наследие советских времен. Монастырей было очень мало, а люди хотели принять постриг, так что они оставались жить в миру, но жили монашеской жизнью. Они давали обеты Богу – целомудрие, послушание духовнику, нестяжание. Фактически отказывались от имущества и все свое время посвящали Богу. Никакая внешняя форма, особая одежда, при этом не нужна была. Есть замечательный историк Алексей Беглов, он написал много работ про тайные монашеские общины. И была прекрасная выставка в Высоко-Петровском монастыре в Москве, посвященная этой теме. Но это дело прошлое. Что такое сейчас монашество в миру, я не очень понимаю. Мне кажется, что монах все-таки должен жить отдельно.

Семья даст фору монастырю

В миру есть место духовному подвигу?

С моей точки зрения, его совершает любая мать, которая после работы тащит тяжелые сумки, чтобы накормить троих детей, а потом встречает отца семейства, отпахавшего целый день и еле приползшего домой. Особенно поражает, когда такая семья ухитряется сохранять мир, любовь, молиться вместе утром и вечером.

Вы описали идеальную семью!

В реальности все драматичнее. Представьте себе пару, у которой много проблем, конфликтов становится все больше, и в какой-то момент муж думает: «Убить эту дуру – мало!» А потом спохватывается: «Что же это за мысли такие! Как я вообще могу поднять руку на родную, любимую жену!» Затем они вместе идут к психологу, к духовнику, еще что-то предпринимают. Такой опыт, думаю, даст сто очков вперед любому монастырю. Было тяжело, но люди сдержались, не переступили страшную черту. Даже не обязательно очень страшную. Сейчас модно вести споры о том, как долго стоит терпеть, если муж руку поднял. С моей точки зрения, не надо терпеть.

А что делать?

Я считаю, надо уходить. Это мое глубокое убеждение.

Вы же не жили семейной жизнью, как вы можете это знать? В России многие женщины рассуждают так: «Да, бьет. Но если я его потеряю, потом другого не найду. Лучше с ним, чем одной сидеть». Монашествовать в миру они не хотят.