Вес чернил

До этого дня Хелен, в общем-то, ничего не имела против Уилтона, за исключением разве что его карьеризма. Будучи аспирантом, он всегда первым и с видимой искренностью смеялся шуткам наставников, остроумно соглашался с большинством на собраниях, где присутствовали аспиранты, и чаще других предлагал свою помощь. Но, несмотря на это, он пользовался популярностью среди однокурсников. Как-то раз Хелен сидела на скамейке возле входа в свой отдел. Она побоялась сразу идти до машины и присела, чтобы перевести дух. И вот тогда Уилтон, приобняв за плечи двух студентов – а все это происходило в двадцати ярдах от Хелен (какой же невидимой она стала!) – и мотнув головой в сторону дородной секретарши средних лет, которая прошла в сторону автопарковки, сказал, что может определить бабу со скверным характером только лишь по количеству крючков на застежке ее лифчика. «У нас на истфаке нет ни одной женщины, у которой было бы меньше трех! То ли дело кафедра романских языков! Нет, вы видели последнюю протеже Каслмена на праздничной вечеринке? А? – шелковая блузка и бретельки из зубной нити!»

Его товарищи расхохотались, и Уилтон похлопал одного из них по спине, но тут же заметил Хелен, смотревшую прямо на него.

Она вспомнила, что у Уилтона хватило воспитания покраснеть. Однако она была уверена, что этот эпизод не задержится надолго в его голове. Такие, как он, не слишком-то были склонны к раскаянию. Аарон, например, великолепно вписался бы в эту компанию…

Хелен собралась с духом и прошла мимо великолепной группы Уилтона, стараясь не вытягивать шею, чтобы рассмотреть, что за бумаги они там изучают. И тем не менее по ее устремленному вперед взгляду можно было легко понять масштаб ее поражения.

Она расслышала шорох карандашных грифелей по столу – бывшему ее столу. Четыре карандаша, четыре коричневые подложки. Команда Уилсона работала сразу над четырьмя документами. «Да, – подумала Хелен, – вряд ли я успею выяснить историю Алефа раньше, чем ее раскусят эти молодцы». Она даже не допускала мысли о том, что неважно, кто первым сделает открытие. Это было очень важно. Хелен захотелось сжать свои онемевшие руки и рявкнуть «это мое!» так, чтобы эти лощеные головы разом повернулись в ее сторону.

Хелен остановилась и машинально развернулась в паре шагов от края стола, глядя собравшимся в глаза.

Все трое аспирантов недоуменно уставились на нее. Уилтон же неопределенно кивнул и снова вернулся к работе, поняв, кто стоит перед ним. На мгновение он замер, а потом болезненно раздвинул губы, что означало улыбку. Затем он поднял руку («Да что он делает?» – подумала Хелен) и небрежно отсалютовал, как бы призывая к соперничеству. Мол, здравствуй, товарищ, рады тебя видеть, и пусть победит сильнейший. Спортивный жест, ничего личного. Да, конечно, но Уилтон точно не пожелает слушать ее теории о найденных документах, пока не создаст свою. И это будет целиком заслуга его команды, ни о каком сотрудничестве и речи не шло.

Хелен молча наблюдала, как опадает рука ее неприятеля.

Он снова улыбнулся, но уже не так широко, и, неуверенно поддернув манжету пиджака, вернулся к работе.

Хелен подошла к столу библиотекаря, взяла огрызок карандаша и лист бумаги, на котором написала номер нужного ей документа. Затем протянула листок Патриции Старлинг-Хейт.

Та взглянула на номер.

– Документ сейчас в работе, – сообщила она Хелен.

Хелен почувствовала, как ее губы пересохли от такой новости.

Как, всего несколько часов работы в библиотеке – и Уилсон уже добрался до бумаг, на которые у нее с Аароном ушло две недели? Она и подумать не могла, что ее так быстро отодвинут в сторону.

Хелен помолчала, пока не убедилась, что может говорить спокойно:

– Тогда попрошу следующий документ из каталога.

– А почему бы вам не спросить его? – спросила Патриция, не двигаясь с места.

Хелен вздернула подбородок. Какой смысл был в ее строгом воспитании, если она не могла проявить властное достоинство, когда этого требовала ситуация?

– Он, – сказала Хелен, – не помощник мне в этом деле.

Губы Патриции сжались в куриную гузку. Она посмотрела на Хелен поверх очков, а та попыталась припомнить, когда последний раз ей кто-нибудь осмеливался смеяться в лицо.

– А у меня сложилось впечатление, что он был вашим единственным помощником и союзником. Честно говоря, приятно было смотреть, как вы работаете.

Хелен через стол посмотрела Патриции в лицо. Двадцать лет она смотрела в это круглое непроницаемое лицо, и только теперь до нее дошла ужасная мысль, что Патриция припоминает ей прошлое.

– Профессор Мартин, – внушительно произнесла Хелен, – принял решение касательно доступа к документам. Я работаю с ними одна.

– Жаль, – сказала Патриция.

Однако на лице ее не было ни тени жалости. Хелен узнала в ней себя – женщину, которая в равной степени холодна как к другим, так и к себе. Вместо жалости было нечто другое: неподдельный интерес. Что давало, хоть и слабую, возможность установления товарищеских отношений. Хелен впервые пришло в голову, что Патриция ей почти ровесница и что на ее рабочем столе нет фотографий детей и внуков.