Вес чернил

Эстер, как и все остальные, понимала очевидное: будущее Мэри под угрозой. Нормальные отцы, овдовев, беспокоились о дальнейшей жизни своих дочерей, тогда как Диего да Коста Мендес, казалось, вовсе не обращал никакого внимания на судьбу Мэри. Почти никто не сомневался в том, что вскоре Мендес выберет себе молодую жену, которая родит ему новых детей. На прошлой неделе Эстер краем уха услышала, как одна из почтенных прихожанок заикнулась о том, что вроде как в провинции есть одна дама, к которой сватался да Коста Мендес, – и он в самом деле дважды ездил туда, хотя со смерти Кэтрин прошли лишь недели.

«В деревню, нет, вы слышали?! – голос сплетницы понизился до неодобрительного шепота. – А блаженной памяти Кэтрин мучилась все эти годы от лондонского воздуха. И этот… не желал вывезти ее из города!»

Женщины осуждающе покачали головами, но ничего не сказали: хотя семейство да Коста Мендес и не вызывало ни у кого особой симпатии, ссориться с ними никому не хотелось.

Эстер, сморенная от недосыпания, стоя рядом с приутихшим сборищем кумушек, вдруг услыхала обрывки фраз, донесшиеся от компании подружек Мэри, голоса которых усиливала каменная стена, под которой они стояли.

– Это просто непристойно! – возмущалась Эмили Валенция, накручивая на палец один из своих длинных каштановых локонов. – Так все говорят, и я уверена, что это истинная правда!

– И что, она ходила туда? – удивилась высокая угловатая девушка из семьи Канчио и расхохоталась. Другие девицы тоже рассмеялись явно на публику, стреляя глазами в узкую перспективу улицы, где в отдалении стояло несколько юношей в намеренно небрежных позах.

– Ты уверена? – продолжала Канчио уже более спокойно, причем удивление на ее лице не было наигранным. – Но как ее отец допустил такое?

– Так он сам и сопровождал ее! – воскликнула Эмили. – Вместе с матерью! Вся семья была в сборе.

Сара Канчио, крупная женщина, что стояла в тот момент рядом с Эстер, внимательно следила за разговором девушек и теперь высунулась из толпы, чтобы одобрительно кивнуть.

– Театр – это непристойность! – бойко воскликнула она.

Под толстым слоем пудры, в котором капли пота прорезали многочисленные бороздки, проступало честное и исполненное гнева лицо.

– Театр оказывает дурное влияние на девушку и, что еще хуже, на ее репутацию. И так там было довольно мерзко, но после того, как на сцену стали допускать женщин, я вообще не представляю, что за сброд теперь собирается в зрительном зале!

Девица Канчио отступила в круг своих подружек, судя по всему, недовольная замечанием матери.

– И все же половина лондонских джентльменов посещает театр, – возразила она. – Ты же хочешь, чтобы я удачно вышла замуж?

– Из наших людей никто не будет провожать тебя до этой клоаки! – мрачно усмехнулась мамаша Канчио. – Пусть христиане оставляют свои души в навозной куче!

Решительные и одобряющие кивки других матрон подтвердили: да, театр не предназначен для дщерей синагоги.

Словно по сигналу, собравшиеся вдруг стали расходиться. Пожилые женщины поспешно обнимались, девушки торопливо целовались в губы и напоследок поправляли друг дружке выбившиеся локоны. Подруги Мэри уже давно присоединились к своим семьям и разъехались, и она стояла одна, не сводя глаз с отца. Диего да Коста Мендес разговаривал со своими собеседниками, даже не замечая дочери. Она стала для него такой же невидимой, как и ныне покойная жена. А возможно, и всегда была такой.

Лицо Мэри вдруг исказила гримаса невыносимой боли. Она справилась с приступом и резко повернулась:

– Ты чего смотришь? – гневно спросила она Эстер.

Эстер так привыкла быть невидимой, что вздрогнула от неожиданности.

– Потому что твой отец уж точно на тебя не посмотрит, – немного поколебавшись, ответила она.

Мэри потеребила складки корсажа, словно ища, что бы поправить. Эстер показалось, что та сейчас залепит ей пощечину.

Но вместо этого Мэри до боли сжала ей запястья.

– Пошли, – сказала она.

– Куда? – спросила Эстер, хотя, увидев решительное выражение лица Мэри, уже поняла, каков будет ответ.

Два дня спустя Эстер, садясь в карету, заметила, что Мэри высматривает что-то через окно. На Мэри было синее атласное платье, которое выгодно оттеняло ее розоватую кожу и черные брови. Девушка сидела неестественно прямо, и причиной этому был слишком туго затянутый корсет, сжимавший талию – в соответствии с модой. На груди у Мэри покоился маленький серебряный крестик, которого Эстер раньше никогда не видела. Такие украшения носили многие прихожане синагоги, когда гуляли по Лондону, однако Эстер была уверена, что Мэри не надевала ничего подобного при жизни матери. Мэри рефлекторно погладила крестик пальцем, как будто прикосновение к нему придавало ей смелости бросить вызов этому миру, который так ее пугал.

Эстер устроилась на своем месте, но Мэри посмотрела куда-то мимо нее.

– Да какое ей дело, если мы и поедем? – пробормотала она.

Эстер проследила за взглядом Мэри, направленным к высокому окну дома раввина, и увидела в нем затененную фигуру Ривки.

– Она дала мне сегодня выходной, – сообщила Эстер, – чтобы я могла сопровождать тебя.