Вес чернил

Наконец зал успокоился, и актриса продолжила свою речь. Сверкнув решительным взглядом, она поведала зрителям о цели, которую преследует ее персонаж. Ввиду некоего поворота в сюжете ей потребовалось выдать себя за мужчину, чтобы обманом завоевать доверие своего жениха и узнать его истинные чувства к ней.

Женщина в мужском костюме! Какую же власть приобрела она в пьесе путем простой смены одежды! Но для нее вся эта авантюра была продиктована всего лишь тщеславием: узнать мнение недостаточно пылкого кавалера.

Будь у Эстер такая возможность, она использовала бы ее по-другому.

Актриса закончила свою речь, а затем с ошеломившей Эстер простотой вышла на авансцену, словно фигура, выходящая из портретной рамы в живой, дышащий мир. И пока шло действо и другие герои выходили из-за кулис, чтобы быть обманутыми сменой ее костюмов и сюжетными поворотами пьесы, Эстер положила руку на подмостки, чтобы убедиться, что все происходит по-настоящему. И тогда ей пришла в голову идея, столь же простая, сколь и трудновыполнимая. Эстер вцепилась в сцену, пока у нее не заболели пальцы.

Когда спектакль закончился, публика отхлынула от них и потекла к выходу. Раскрасневшиеся лица вновь становились благообразными, а толпа постепенно превращалась из буйного, исполненного страстью существа – публики – в обычных мужчин и женщин, моргавших от света, что проникал с улицы, и спешивших к себе по домам.

Рука Эстер до сих пор держалась за край сцены. Девушка слышала, как театр постепенно затихает. Над ней парил купол крыши, ниже шел частокол искусно вырезанных столбов, поддерживавших своды галерей. Эстер разглядела даже брошенную женскую маску, которая смотрела на нее пустыми раскосыми прорезями для глаз.

Рядом что-то заворочалось. Эстер повернулась, и как раз вовремя, потому что перед ней возникло бледное, словно полная луна, лицо Мэри.

Подхватив ее на руки, Эстер с трудом удержала ускользающую тяжесть. Ее шатало из стороны в сторону, пока Эстер пыталась найти более или менее чистое место, чтобы положить сомлевшую подругу. Но пол был весь засыпан устричными раковинами и вылившейся из горшков мочой. Эстер приложила последние усилия и вытащила Мэри на сухое место, подложив ей под голову свернутую шаль.

Мэри едва дышала. Эстер, наклонившись, смотрела, как трепещут ее веки. На авансцене тем временем двигались какие-то тени – то актеры готовили костюмы и декорации для завтрашнего спектакля. Эстер заметалась, но последние из зрителей, кто еще не успел покинуть партер и галерею, совсем не обращали на нее внимания. Но без посторонней помощи ей не донести Мэри до ожидавшей их кареты, а оставить девушку одну в здании театра, пока она будет бегать за кучером, Эстер ни за что бы не согласилась.

В спину ей ударилось что-то маленькое, но твердое. Эстер обернулась и увидела, как за пологом занавеса исчезает худощавая фигура. У ее ног лежал сверток, внутри которого обнаружился грязно-белый кубик. Эстер осторожно понюхала: нюхательная соль. Она сунула кубик Мэри под нос, и через несколько мгновений та открыла глаза и выругалась.

Еще несколько минут ушло на то, чтобы Мэри окончательно пришла в себя и поняла, где находится. Заметив на лице Эстер выражение облегчения, она снова повторила проклятие, приподнялась на локтях и перевела дух.

– Какой позор, – шевельнула губами Мэри.

Что именно она имела в виду – пьесу или окружающий ее бардак, Эстер не поняла. Мэри попыталась встать, но из-за слабости ей пришлось присесть на скамейку. Она нахмурилась, переживая свое унижение. Эстер подхватила ее за локоть, но Мэри, оглядевшись, высвободила руку.

– Дай я хоть корсет тебе развяжу, – предложила Эстер.

– Ой, да перестань! – отшатнулась Мэри. – Ну устала я немного, что ж тут?

Она заметила, как Эстер покачала головой, и несколько смущенно прибавила:

– Утром я буду у нас в саду. Приходи.

– Это с каких пор Мэри да Коста Мендес работает садовницей? – рассмеялась Эстер.

– Да клянусь тебе, именно так!

В это время к девушкам приблизился худощавый актер, что дал Эстер нюхательную соль. Продолжая стирать с лица остатки грима, он спрыгнул со сцены в партер и протянул руку. Эстер отдала ему соль.

Актер отнял от лица полотенце, и Эстер увидела, что перед нею тот самый человек, который предварил спектакль бессвязным монологом о любви, за что и поплатился целым шквалом огрызков и прочей дряни, что швыряли в него из зала. Теперь, убрав с лица грим, он, казалось, лишился озорного духа и выглядел полной противоположностью своего сценического образа. Частицы краски подчеркивали его морщины, и Эстер видела перед собой лишь немолодого уже, невысокого роста, потрепанного жизнью человека. Вместо развевающегося парика на голове его виднелись седеющие, некогда каштановые, зачесанные назад волосы. В его движениях не было и следа той юношеской грации, которая так молодила его на публике. Шелковая рубашка была заштопана, а панталоны сильно потерты.

Актер внимательно оглядел Мэри, не упустив ничего – от лоснящихся волос до изящных туфелек. Его лицо озарила лукавая улыбка. Актер быстро протер от краски шею и сказал: