Вес чернил

Теперь обе девушки стояли у партера. Среди зрителей то и дело попадались женщины, по нарядам которых было нетрудно догадаться о том, как они зарабатывают себе на жизнь. Наверху, в темных галереях, рядом с хорошо одетыми джентльменами сидели расфранченные дамы; некоторые из них осмелели настолько, что приподняли свои маски и рассматривали акробатов. Эстер отвела взгляд от верхних рядов, как раз чтобы заметить оранжевый платок, пущенный кем-то из партера. Платок зацепился за натянутый канат, куда и был нацелен, сжался, скрутился, словно прячущаяся в раковине мидия, и танцор на мгновение замер, стараясь сохранить равновесие, причем тень его на стене театра извивалась, словно висельник в петле. Тень то сжималась, то снова расширялась, пока наконец акробат не выровнялся, чтобы продолжить свой медленный величественный танец.

Мэри не отрываясь смотрела на сцену, замерев, словно в трансе.

Раздался глухой удар невидимого барабана – оба акробата, перевернувшись в воздухе, звучно приземлились на подмостки, резко поклонились и исчезли за авансценой. На сцене появились облаченные в костюмы актеры и дружно стали декламировать первые строки пьесы:

– А теперь восхвалим честных людей!

– Я и в самом деле честный человек! – пропел актер из центра массовки.

Спектакль начался. Слова актеров почти утонули в непристойном смехе, доносившемся из зала и с галерей. Первым по сцене прошелся актер с размалеванным, как у клоуна, лицом, игравший галантного кавалера по имени Фредерик Фролик. К своему удивлению, Эстер понимала большую часть их болтовни.

– А если дура выйдет за меня, клянусь, ее я одурачу!

Толпа в партере одобрительно загудела, с балконов раздались разрозненные аплодисменты. Актеры, войдя в свои роли, подчеркивали каждую грубоватую фразу, что вызывало бурный восторг толпы. Они, будто корабль в штормовом море, взбирались из бездны площадного юмора на вершины высокоморальных заключений, чтобы радостно нырнуть обратно, сохраняя тем самым ритм пьесы.

– Мужчины счастье у него в руках? Смотри же, что в моих!

Среди актеров-мужчин на сцене появились две актрисы в платьях с декольте. Одна носила светлые локоны, другая – темно-каштановые. Они играли в амплуа инженю[43] и отбивали каждое покушение на свою добродетель с наигранной наивностью. Эстер не заметила в таких барышнях ничего особо вызывающего, их платья почти ничем не отличались от одежд женщин, что сидели на балконах и галерее. Но уже само то, что они находились выше уровня зрительного зала, доводило присутствовавших мужчин до исступления, и они, позабыв о всяких приличиях, рвались к сцене, протягивая целый лес огрубелых рук.

– Какая гадость! – пробормотала Мэри, придвинувшись так близко, что Эстер чувствовала каждый ее вздох.

Сцена опустела, и на ней возник бойкий мужчина неопределенного возраста в длинном завитом парике, с худым лицом и потными красными, словно у пьяницы, щеками. Он произнес длиннющую речь, которую, казалось, досочинял на ходу, чтобы отвлечь внимание зрителей, пока за занавесом авансцены устанавливают декорации. Он начал с размышлений о любви – наихудшей и самой восхитительной из человеческих глупостей, а затем перешел к детальному описанию качеств идеального любовника, что окончательно разозлило аудиторию. Когда он перешел к тому, что настоящий мастер амурных дел должен быть щедро одарен телесно, из зала ему в голову прилетел какой-то огрызок. Конферансье как ни в чем не бывало отмахнулся и продолжил говорить, что повлекло новый мусорный шквал из партера. Наконец вступительная речь закончилась, и оратор удалился, попутно сметая отбросы внутренней частью стоп, отчего его походка превратилась в веселый танец. После в зал выбежали трое актеров и запели задорную песенку, смысл которой сводился к тому, что если, мол, твоя возлюбленная не добра и не мила, то она достойна любви разве что какого-нибудь шалопая Джека.

Чья-то жесткая рука прихватила Эстер за талию и поползла выше. Девушка в панике с силой вцепилась в нее ногтями, и обладатель мозолистой длани быстро удалился.

– Нам надо уходить, – прошептала Мэри, не отрывая, однако, от сцены завороженного взгляда.

Певцы ушли, и Эстер увидела нечто странное.

На авансцену вышла одетая в мужской костюм женщина – блондинка с локонами, которая несколько мгновений до этого расхаживала по сцене в ярко-желтом платье. Теперь же ее волосы были собраны сзади и схвачены узлом, грудь прикрыта тяжелым камзолом, золотые рукава которого скрывали тонкость рук. Вероятно, она должна была изображать миловидного придворного юношу.

Крики зрителей почти полностью заглушили слова актрисы; она замолчала и стала на месте, явив залу несуразицу своих широко расставленных ног.

– Эй, рыбий хвост! – крикнул какой-то мужчина, и актриса изящно повернулась в его сторону.

Театр буквально содрогнулся от рева мужских глоток, что, не прекращаясь, отдавался в ушах Эстер.