Когда раввин закончил диктовать, он попросил Эстер перечитать написанное и внес несколько поправок. Наконец, удовлетворившись написанным, он поднялся, опершись для равновесия рукой о стену.
В другой раз Эстер бросилась бы ему на помощь, но сейчас что-то в выражении лица старика говорило ей, что он не будет рад ее поддержке.
– Новость тревожная, – произнес учитель. – Я пойду лягу. А ты перепиши письмо набело и отправь.
– Будет исполнено, – отвечала Эстер.
Долго и мучительно раввин нащупывал дорогу к дверному проему. Уже около двери он повернулся к своей ученице, и лицо его было тяжелым и непроницаемым.
– Завтра ты отправишь еще одно письмо амстердамским раввинам с предупреждением об опасности растущей славы Шабтая Цви. Ты будешь писать за меня, пока не решится этот вопрос, но не дольше.
Раввин помолчал и добавил:
– Я не прошу тебя нанять писца, который сделал бы работу за тебя. Ты ведь все равно этого не сделала бы. А я, как единственный оставшийся в живых хранитель твоей души, не хочу нести ответственность за твою ложь.
Лицо его перекосила досадливая гримаса, но на кого гневался учитель – на нее или на флорентийскую общину, – Эстер так и не поняла.
Учитель скрылся в проходе.
Эстер положила ладони на гладкую и прохладную поверхность письменного стола. Ей вспомнились собственные слова (неужели когда-то она произнесла их?), которые она бросила брату и которые теперь звучали как обвинение: «То есть ты просишь меня плюнуть в лицо человеку, который нас приютил?»
Но как же легко она теперь предала своего учителя!
У нее на глазах навернулись слезы, но Эстер силой воли удержала их.
Мгновение спустя она отложила письмо раввина в сторону, вынула из ящика стола чистый лист бумаги, взяла перо и стала наскоро писать: