Вес чернил

Нет, Хелен так просто не одурачить… Эстер-Алеф не могла выйти за мужчину, который не испытывал страсти к наукам.

Сквозь просветы между стволами деревьев виднелась безмолвная река. Аарон грустно посмотрел на струящиеся воды и пошел – но не к автостанции, а, неожиданно для себя, вверх по холму, выпить пива у «Просперо».

Впрочем, и в паб он не стал заходить.

Дверь открыла Бриджет. Несколько секунд она всматривалась ему лицо, стараясь вспомнить. На ее лице появилась легкая кривая улыбка. Так они простояли довольно долго, так что Аарон почувствовал себя неловко.

– Привет, – наконец вымолвил он.

– Значит, все еще не прошел интерес?

– Не совсем, – ответил Аарон, поспешно добавив: – Насчет дома.

Да, насчет дома – именно это он и имел в виду. Вернее, думал, что это так. Он свернул с улицы, не дойдя до паба, и пошел по узенькой тропинке через недавно подстриженный палисадник Истонов, потому что подумал, что, увидев дом еще раз, он сможет получить хоть какое-то понимание выбора Эстер Веласкес.

– Ну, в таком случае проходите, – сказала Бриджет.

Аарон неуверенно засмеялся вслед за ней.

В прихожей стояла тишина. Почему-то Аарон сразу понял, что Иэна нет дома. Высокий потолок терялся в тусклом вечернем свете. Пахло недавно сделанным ремонтом, то есть краской и штукатуркой. Проходя, Бриджет щелкнула выключателем, и крошечные прожекторы подсветили холсты на стенах. Абстрактные формы вызывающе контрастировали с темными пятнами искусно вырезанных деревянных панелей. Через дверной проем маленькой комнаты виднелся целый зоопарк перекрученных натюрмортов из цветов и фруктов, свернутых непостижимым образом, так что Аарон мало что мог разобрать. Между комнатами, словно стражники семнадцатого века, стояли два резных херувима, наблюдающие за тем, что сотворили Истоны с домом; Аарон раньше не замечал их, и теперь эти двое, поблескивая полированным деревом, смотрели на посетителей с каким-то заговорщицким весельем на вырезанных три века назад лицах.

Изысканная работа по дереву, высокие потолки, яркий свет, льющийся из высоких окон, и сюрреалистические картины… Аарон должен был признать, что подобное смешение (он почти расслышал это слово, произнесенное кремневым голосом Хелен) выглядело эффектно. Да. Резало глаз, но нельзя сказать, что это выглядело плохо, хотя, впрочем, Аарон не знал, хорошо ли это на самом деле. Если посетитель хотел визуального напряжения, то оно было налицо. Что же касается Аарона, то у него свело скулы.

– Ну, как вам? – спросила Бриджет. – Открытие выставки будет на следующей неделе. Дело в том, что ремонт… – тут ее лицо приняло довольно жесткое выражение, и Аарон понял, что дама в опасном настроении, – ремонт дался нам нелегко.

Он прошел через холл, делая вид, что рассматривает картины, кивая при этом, как он надеялся, с задумчивым и одобрительным выражением. Но, передвигаясь среди шедевров современного искусства, Аарон старался незаметно пробраться поближе к затененной лестнице.

– Мы закрыли тайник, – спокойно произнесла Бриджет.

Аарон откровенно шагнул к основанию лестницы и увидел, что темная панель с замочной скважиной заделана. Плотник, видимо, попался хороший, так что со стороны следов ремонта видно не было.

Бриджет выглядела удивленной. Заметила ли она, какую острую жалось испытал Аарон при виде заделанной панели? Ему казалось, что эта лестница сама по себе превратилась в один из экспонатов выставки Истонов: демонстрацию того, насколько безразличны одним страсти и поражения других.

– Выпьете что-нибудь?

Аарон неопределенно кивнул, что, казалось, позабавило хозяйку. Она открыла дверь между двумя полотнами и исчезла за ней. Он слышал удаляющийся стук ее каблуков по коридору, который в свое время служил для прохода прислуги. Наконец шаги стихли; послышался далекий звук, напоминающий грохот тяжелой двери.

Прошло несколько минут. Аарон стоял у лестницы в самом сердце безмолвного дома. Тишина отдавалась эхом; он слышал, как она дышит, движется, перетекает из комнаты в комнату, как кислород по телу. Трехсотлетняя тишина.

«Немая проповедь», – подумалось ему. Но прежде чем Аарон пустился по изъезженному мысленному пути к рассуждениям о самомнении профессии своего отца, он невольно признал, что сам так и не избавился от раввинистических привычек. Всю свою жизнь он хотел быть тем, кем был его отец: преданным, которого почитают именно за его смиренную преданность; человеком, стоящим где-то посередине, в рабстве у чего-то большего, но и сам являющийся господином для тех, кто ниже его.

Но Аарон не мог соответствовать даже стандартам своего отца, и это стало ему окончательно ясно. Ему не хватало авторитета, чтобы служить проводником мудрости истории. Он думал, что любит историю, но на самом деле он даже не мог видеть ее.