Вес чернил

– Это моя прощальная встреча с Джонатаном Мартином перед выходом на пенсию, – ответила, выпрямляясь, Хелен.

Лицо Патриции помрачнело. Но рука ее, потянувшаяся было к кнопке нижнего этажа, взлетела вверх. Лифт вздрогнул и стал подниматься.

Оказавшись в замкнутом пространстве, Хелен почувствовала исходивший от нее запах мочи. Но Патриция и вида не подала, даже если и обратила на это внимание.

– Вы где живете?

Хелен сказала.

– Дайте ключи от вашей квартиры.

Она передала ключи, глядя на Патрицию, пока та совала их себе в карман. Хелен так и не смогла выдавить из себя слова благодарности, но Старлинг-Хейт лишь нетерпеливо взглянула на часы, как будто ничего особенного не происходило.

Двери лифта открылись, и от хлынувшего света Хелен чуть не упала навзничь. Однако Патриция подхватила ее и повела вперед. Консервационная лаборатория была просторной и чистой – огромное помещение, сплошь белое, хоть космический корабль собирай. Патриция Старлинг-Хейт подвела Хелен к столу в дальнем углу, где с пинцетом в руке восседала Патриция Смит. Ее худощавое тело склонилось над подносом, на который лился яркий свет лампы. Рыжевато-каштановые волосы Смит были затянуты в идеальный пучок. На подносе лежали небольшие обрывки бумаги. Рядом на столе, подобно хирургическим инструментам, располагались иглы, связки тонких нитей и маркированные пузырьки с пипетками. На соседнем столе стоял хорошо освещенный стеклянный пузырь, напомнивший Хелен изображение гроба Белоснежки из детской книжки.

Сев рядом с Патрицией Смит, Патриция Старлинг-Хейт сказала:

– Джонатан Мартин ждет профессора Уотт в два часа для прощальной встречи.

Смит недоуменно глянула на часы, затем на Хелен.

Старлинг-Хейт объяснила, проговаривая отдельно каждое слово:

– Я думаю, что с такими людьми, как Мартин, можно иметь дело только тогда, когда ты в идеальном порядке.

Обе Патриции переглянулись. Смит нервно двинула локтем настольную лампу и, мельком взглянув на Хелен, пригласила ее присесть. Старлинг-Хейт она сказала, что присмотрит за хранилищем редких рукописей в ее отсутствие.

И Патриция-библиотекарь исчезла в лифте.

Смит повернулась к своему столу и подтянула поближе увеличительное стекло размером с суповую тарелку, укрепленное на гибком штативе. При помощи исполинского стекла она принялась выщипывать какие-то невидимые волокна из клочка бумаги.

Прошло несколько минут. Съеденный батончик достаточно восстановил силы Хелен, которая все сильнее ощущала отяжелевшую ткань юбки и чулок. Она какое-то время наблюдала за работой Смит, но чувство облегчения вскоре сменилось приступами стыда.

Вдруг Патриция Смит отодвинулась от своего столика:

– Вам воды?

Голубые глаза ее были распахнуты и часто моргали.

Хелен кивнула.

Патриция вышла и вернулась со стаканом в руке. Пока Хелен пыталась справиться с непослушной посудой, Смит снова вернулась к работе – яснее ясного, чтобы не смущать ее излишним вниманием. К тому времени, как Хелен удалось наконец попить, блузка ее тоже изрядно промокла.

Патриция Смит тем временем перелила какое-то прозрачное вещество из объемного белого сосуда во второй лоток, а потом пинцетом перенесла туда несколько бумажных кусочков. Труд этой подтянутой, дисциплинированной женщины, которая извлекала из небытия жертвы времени и небрежности, был подлинным колдовством.

Патриция встала, сняла рабочие перчатки и куда-то удалилась.

Хелен долго сидела в опустевшей лаборатории. Вокруг нее на полках, на столах, на металлических подносах и в стеклянных камерах громоздилась масса бумаги, лист за листом – многовековой, рваной, выцветшей и ломкой. Страницы, исписанные давно умершими руками, поврежденные временем. Но они – страницы – снова оживут.

А Хелен умрет.

Обрывки, что я выудил из-под обломков…[63]

Намокшая часть блузки прилипала к груди.

Она истратила свои последние силы, пытаясь открыть Эстер Веласкес, горячо веря в некую скрытую правду, способную перевернуть историю жизни этой женщины. Но все это время ей не удалось найти то же самое в себе.

Память ползла вниз по спирали, до самого основания. Хелен сидела среди обломков. Однажды она почувствовала ужас любви, она любила Дрора среди его потерь и бежала от него. Потом она провела десятилетия, забаррикадировавшись от жизни; она установила условия любви настолько высокими, что ни один человек не смог бы их выполнить. На самом деле мало кто предпринимал какие-либо попытки в данном направлении. Впрочем, спрятаться у всех на виду оказалось очень просто. Мир не мешает человеку стать тем, кем он настроен стать.

Слишком долго она не могла понять этого.

Она любила только одного мужчину. Читая в своей тихой квартире новости об Израиле, она искала его между строк, в самых обыденных ситуациях. За чаем, перелистывая страницы газеты, она постепенно понимала, что спасена от всех смертельных ловушек, о которых предупреждал ее Дрор: от мучительного замешательства, которое испытывала бы с таким мужчиной, от его желания защитить ее, столь яростного, что в свое время испугало ее. А еще Хелен понимала, что проклята.