Вес чернил

Слишком охотно она позволила суровости Дрора одурачить себя. Она сказала себе: его мир и мой мир противоположны друг другу и не могут сосуществовать. Но теперь она стала старше и, оглядываясь назад, видела, что его предупреждения о жестокости истории были не чем иным, как его страхом, что она беспечно войдет в его мир и, почувствовав его ограничения, сбежит. Да, ему нужно было, чтобы Хелен была уверена, что он любит ее. И он лучше ее понимал, чего требует любовь.

На протяжении многих лет, десятилетий Хелен представляла его неизменным. Может, седым, обветренным, обожженным солнцем, даже сгорбленным, но всегда с поднятым кулаком, исполненным гнева, с сердцем, населенным мертвецами. Она поняла, что этот образ был нужен для ее же успокоения. И поместила изображение Масады над своим камином, чтобы оно напоминало о человеке, которого не существовало, о жестоком человеке, потерю которого можно было бы оправдать.

Представить, что он может смягчиться, было для нее невозможно. Но Хелен ошибалась. Некоторые мужчины ставят идеологию выше чувств. Но Дрор, который шел за ней, зовя по имени, несмотря на посторонние взгляды, никогда не был таким.

Мысль о том, что она могла бы ходить по рынку с яркой пластиковой корзиной, звать детей среди праздничных огней в задымленной долине, стала для нее пыткой, которой она нарочно подвергала себя. Звуки, запахи, цвета атаковали ее чувства. Тишина пальмовых ветвей, покачивающихся на ветру. Отчаянный смех университетских коллег, вместе с которыми она могла бы преподавать в Тель-Авиве или в Иерусалиме.

Огурцы и помидоры на прилавках рыночных торговцев, гуава, иссоп, тмин. Резкий пересвист, словно отдаленное пение, перекатывается среди огней, издали напоминающих горящий фитиль, проложенный по темнеющей долине. Шипение раций водителей автобусов, отчеты саперных команд, взрывающих что-то поодаль, звон телефонов – то матери проверяют своих мужей, сыновей, дочерей. Звук ее собственного голоса с акцентом, голоса, стремящегося защитить то, что она сама никогда не могла держать под защитой: способности спорить, смеяться, плакать, утешать. Жить…

Темные блестящие глаза Дрора и сейчас смотрели на нее, прося ее остаться. Даже после того, как она бежала, охваченная паникой.

Ужасная вещь – любовь! Хелен потратила всю жизнь, убегая от нее.

Свет флуоресцентных ламп дрожал на веках Хелен, словно призывая куда-то. Она выпрямилась, открыла глаза, медленно и осторожно встала. В нескольких шагах от того места, где она сидела, в увлажняющей камере, которая напомнила ей гроб Белоснежки, лежал какой-то документ. Уже сделав первый шаг, Хелен поняла, что это.

Звякнул и открылся лифт, и в лаборатории появилась Патриция Смит.

– О, – произнесла она, увидев Хелен у камеры, и та впервые услышала в голосе Смит удовольствие. – Это то самое письмо с плющом на печати. Мне удалось снять ее совершенно целой.

Она гордо указала на другой футляр, поменьше, что стоял на соседнем столике. На квадрате белой ткани лежал небольшой коричневый сургучный кружок с замысловатым узором.

– Хотите посмотреть? Прекрасно сохранилась.

Хелен взглянула на нее и ничего не ответила. Затем двинулась в сторону стола, на котором лежало письмо.

– Позже так позже, – иронично, но при этом с долей уважения произнесла Патриция.

Хелен не остановилась бы, даже если бы и захотела. Патриция издала неодобрительный звук, но сдержалась, когда ладони Хелен легли на стекло. Движение это было неуверенным и трепещущим, как у застенчивого человека, уставшего от непрерывного отказа.

Почерк – круглый, менее сжатый, неторопливый, словно невинный – явно принадлежал другому человеку. Когда Хелен дочитала до конца, ей все стало понятно.

– Так вот как ты это сделала, – сказала она вслух.

Хелен читала и перечитывала письмо. История, так долго отказывавшая в разговоре, теперь говорила с нею сама. И Хелен слушала с переполняющей благодарностью, словно блудный отпрыск, вернувшийся наконец домой, и глас возносил ее имя в угасающем свете дня, напоминая, чьим ребенком она всегда оставалась.

В дверях лифта показалась Патриция Старлинг-Хейт, вернувшаяся из квартиры Хелен. И, словно две сказочные феи, обе Патриции молча стали по бокам Хелен и стали подавать одежду, как будто готовя ее к последнему сражению.

Глава двадцать шестая

Лондон

07 сентября 1665 года

27 элула 5425 года

Сорок дней и ночей… Число, которое уважают даже христиане. Сорок дней и ночей Потопа, чтобы умертвить все живое и начисто омыть землю. Сорок дней и ночей Моисей молил о прощении на залитой солнцем горе; сорок громоподобных вызовов Голиафа в долине… их же сороковины встретили только ужасающей тишиной.