Вес чернил

Человек, что продолжал ломиться в дверь, оставил свое занятие и под смех немногих своих товарищей вернулся к собравшимся выпить эля.

Эстер закрыла окно.

– Ривка, нам надо собрать вещи!

Та не шевелилась.

– Ты знаешь, что сказал мне раввин перед смертью? – спросила ее Эстер.

Ривка повела глазами.

– Он сказал, что в молодости ему не хватило смелости стать мучеником. И он больше всего переживал о том, что снова потерпит неудачу, если ему будет брошен вызов. Только представь себе… – Эстер удивилась тому, отчего у нее вдруг задрожал голос. – Он искренне считал, что предал Бога. Но, Ривка, я не верю в такое представление о Боге. Бог, что требует от нас ужасной смерти, не может быть Богом, который дал нам желание жить. А если я ошибаюсь, то пусть этот грех падет на меня.

– Не говори мне таких вещей, – тяжело качнула головой Ривка.

Эстер сглотнула.

– Ну, тогда слушай слова самого раввина, а не мои. Он пожелал бы тебе утешения. Он учил так: «Бог близок к тем, кто сокрушен сердцем».

Ривка ничего не сказала и направилась к лестнице.

Прошел час, даже больше. Наступил полдень, и жара сделалась невыносимой. Эстер не отходила от окна, сжимая в руке тяжелый ключ от дома да Коста Мендес.

Толпа, собравшаяся под окнами, пополнялась все новыми участниками. Прохожие появлялись с обоих концов улочки и присоединялись к неожиданному развлечению. Повсюду слышались крики, смех. Несколько женщин стояли поодаль – среди них одна с опухшим глазом, а другая с младенцем – и охотно рассказывали любопытствующим о происходящем. На чердаке затрещало, словно там стреляли. Эстер и Ривка закричали, толпа ответила ревом – и на мостовую посыпались осколки стекла. Молодые люди вооружились подобранными камнями и теперь развлекались тем, что лениво разбивали уцелевшие окна. Мужчины постарше стали вдоль фасада, словно хотели защитить его от преждевременного вторжения, а на самом деле стремясь обеспечить себе первые места в очереди на грабеж. Взгляды их тайно скользили по женским фигурам, жавшимся по периметру толпы. Что-то было в этих взглядах, по-волчьи настороженных, – как поняла Эстер, они старались выследить потенциальных конкурентов, с которыми нужно будет драться до самой смерти, пока чужие руки не отпустят добычу.

Бескоса нигде не было видно.

Наконец появился пастор. Толпа мгновенно затихла, словно схлынул шипящий прибой.

Эстер распахнула окно и стала на виду у всех.

Как этот скелет еще может ходить? Старое лицо его избороздили бесчисленные морщины, веки покраснели и припухли. Эстер подумалось, что это, вероятно, единственный оставшийся в городе священник.

Однако, когда он подошел ближе, стало хорошо видно, что старческое лицо пылает гневом отверженного. Пастор широко раскинул руки и возгласил – и в голосе его слышалась неожиданная несгибаемая сила:

– Вы хотите отдать этот дом церкви?

Прогремев, пастор мельком взглянул на окно, где стояла Эстер. Затем старик перевел глаза на толпу, словно перед ним собралась его паства, перед которой следовало заклеймить еретика. Те, кто стоял ближе всего, невольно отступили. Эстер заметила, что некоторые опустили голову, хотя большая часть стоявших выглядела вполне безучастно. Но пожилой пастор подступал то к одному, то к другому, восклицая:

– Дьявол должен быть изгнан безо всякой пощады!

Стараясь, чтобы ее услышали, Эстер крикнула:

– Вот, смотрите! Я отдаю вам вот это!

В руках у нее блестел большой ключ.

– Он отпирает здесь все двери. Весь дом и все, что в нем находится, отойдет церкви!

Однако пастор по-прежнему не обращал на Эстер никакого внимания.

– Господь не принимает пустых даров! – вещал он, обращаясь к собравшимся. – Любое богатство ничего не стоит без одного-единственного дара, который вечен!

Люди слушали, словно зачарованные.

Внезапно, так что Эстер не успела отскочить от окна, он повернул к ней свое иссохшее, раскрасневшееся лицо.

– Отдадут ли евреи и свои души? – вопросил он.

Ей следовало догадаться, что без этого не обойдется, но все равно слова пастора повергли ее в ужас. Она выпрямила спину и ответила:

– Да!

Ривка позади нее едва слышно выдохнула.

– Это мой грех, не твой, – прошептала Эстер.

– Они предлагают свои души, – величественно обратился пастор к публике, подняв руку, однако не спеша принимать такое подаяние. – Но примет ли Бог такое приношение?

Эстер быстро выдвинула ящик туалетного столика Мэри.

– Нужно собрать все, что можно, – сказала она Ривке.

Затем, прошептав «desculpa me»[64], она отложила в сторону украшения Мэри, чтобы не бередить душу воспоминаниями, и разыскала несколько монет, которых должно было хватить, чтобы выехать из Лондона – если они, конечно, останутся живыми. Затем, не глядя на Ривку, боясь, что та ей помешает, она ринулась вниз по лестнице. Через несколько мгновений в комнате раздался топот и какая-то возня. Немного погодя у подножия лестницы показалась Ривка, облаченная в плащ, топорщившийся на ней из-за спрятанных свертков.

Ее карие глаза ненадолго остановились на взгляде Эстер. Потом Ривка взяла ее за руку и сжала.