Вес чернил

Она ничего ему не ответила и лишь чопорно скрестила руки над ровными строчками своего письма. Старая привычка – всегда прикрывать текст, что перед ней.

– Сегодня, – тихо пропел Альваро.

– Ты рехнулся, – отозвалась Эстер, уже вполне веря своим словам.

– Пожалуйста, – взмолился он.

Однако, зная, что так легко ее не одолеть, Альваро шагнул дальше в комнату:

– А скажи-ка, каких новых невидимых гостей мы сейчас приглашаем под эту крышу? Томас Фэрроу больше не занимается философией, ибо наконец-то вы позволили бедному человеку умереть достойной смертью. И кто же теперь займет его место? Кто из ваших невидимых прислужников в этом году будет рассылать письма от семейства Га-Леви?

Эстер не могла удержать легкой улыбки:

– Бертрам Кларк.

В небрежно заправленной в бриджи рубахе с расстегнутым воротом Альваро приближался к ее письменному столу, и его лицо становилось все более веселым. Эстер инстинктивно надвинула книгу на исписанную страницу, а рукой прикрыла пузырек с чернилами.

– Не сделать ли его сэром Бертрамом? – прошептал Альваро, усаживаясь на край стола. – Тогда шансов на быстрый ответ будет больше.

Эстер шевельнулась, словно собираясь его прогнать, но глаза Альваро смотрели совершенно невинно.

– Возможно, – тоже шепотом ответила она. – Если заслужит.

Альваро расхохотался. При этом его взгляд – рефлекторно – поднялся к окну. Эстер, разумеется, знала, кого он там ищет, так как была знакома с приходом и уходом посетителя мужа, как и он с философами-призраками (Альваро называл их «духами воздусей»), под именами которых она писала.

Начать говорить правду было очень больно. Когда она впервые призналась Альваро, ее челюсти сжимались так, что едва можно было говорить. Ложь стала для нее чем-то вроде одежды, без которой она бы замерзла.

И все же Эстер решила, что новая ее жизнь должна родиться без лжи. Раз Ривка знала правду – значит, и Альваро должен знать. Ее нравственная нагота была наименьшим даром ему.

Его реакция – ошеломленный восторг – поразила Эстер. Это же все объясняет! – так искренне воскликнул Альваро, что она отпустила пальцы, сжимавшие подлокотник кресла, и набрала в грудь воздуху… это был, наверное, первый свободный ее вдох за многие годы. Альваро так удивил Эстер своим восхищением ее сбивчивым рассказом о переписке, что она совсем растерялась – ведь он должен был презирать ее за то, что она так гнусно предала старого раввина.

Тем не менее она довела свою историю до конца, но Альваро, хотя на словах и согласился с нею, отнюдь не осудил и не стал предлагать ей бросить писать. Судя по всему, ему это даже не приходило в голову.

Ей потребовались месяцы после свадьбы, чтобы понять, что именно так очаровало ее в Альваро. Она не боялась его. Чувство это показалось ей столь непривычным, что какое-то время она размышляла, не может ли это отсутствие страха быть любовью. Способна ли она на новую любовь? И все же что-то маленькое, но настойчивое пробивалось в ней, как росток. Однажды, в первую весну их брака, в лихорадочном нетерпении она коснулась его рукава, и они оказались в его комнате. Это был их единственный эксперимент: путаница в шнурках и пуговицах, поспешное раздевание, как будто оба боялись потерять самообладание; эта волна выбросила их на кровать и оставила там… а потом смех: сначала прихватило его, потом затрясло ее, и наконец от их смеха тряслась уже кровать, на которой они лежали. Из-за двери раздался встревоженный голос слуги и сделался угрюмым, когда хозяин отказался открыть ему дверь. Это и была их любовь: ее обнаженная грудь тряслась от смеха, пока слезы не потекли по вискам, а потом – она лежала, держа его руку у себя на животе, – и в уши; биение их сердец, тихие шаги прислуги за дверью – все превратилось в солнечное размытое пятно. И на какое-то мгновение, когда она нелепо лежала рядом с мужем и в ее глазах сверкали бриллиантами слезы, ей показалось, что именно так видит и слышит младенец в утробе своей матери.

Именно Альваро организовал издание «Семи аргументов против лжемессии». Он сам отправился в Лондон и отнес рукопись в типографию. Эстер потратила несколько недель на то, чтобы переработать письма раввина к ученику во Флоренцию и создать из них единый текст. Там, где доводы раввина ей виделись слабыми, Эстер слегка усилила их, попутно вставляя разъяснения, так что, когда страницы были сшиты и отправлены с Альваро в типографию, ей казалось, что ничье другое обличение Шабтая Цви и саббатианской ереси не было столь кардинальным. Недавние вести об аресте Шабтая Цви и его обращении в ислам пока что не разубедили его последователей, и Эстер была уверена, что слова ее учителя все еще нужны людям. Раввин, возможно, был бы доволен, если бы закрыл глаза на редактора.