Вес чернил

Когда раввин впервые послал ее в книжные лавки у собора Святого Павла, Эстер не дерзала прикасаться к христианским изданиям, и только через несколько недель она осмелилась взять в руки сначала одну, а потом и еще несколько книг. Она открывала их и подолгу стояла, глядя на печатный текст. Поначалу она боялась даже прикоснуться к строчкам, словно они могли обжечь ее пальцы, но вскоре все же решилась. «Мы сочли уместным рассказать в этой книге о нашей вере…» Что это за странные голоса, думала Эстер, которые ищут внутри себя, как будто истина может быть в духе и разуме, а не в наставлениях общества? Она с трудом расшифровала сентенции английского христианина Джона Джуэла. «Сумма логики» давалась непросто, но скоро, используя скудные знания латыни, преподанные ей Исааком, она смогла вникнуть в общую суть. Потом ей в руки попала книга, написанная благочестивой христианкой Джулианой из Норвича, замурованной некогда своими же братьями-христианами – неужели такое действительно могло быть? Эта женщина рассказывала о своих видениях: «Прислонись к окошку в заточении и исповедайся, дабы приобщиться к мудрости…»

Воздух в переплетной мастерской согревался не только огнем, что пылал в очаге, но и дыханием посетителей, что сновали по узким проходам ее, собираясь у столов с пергаментами, разрозненными тетрадями и обрывками кожаных переплетов. Тома в более дорогих обложках дожидались покупателей, чьи инициалы красовались рядом с именами авторов. Эстер познакомилась с сочинением ван ден Эндена, который описывал в своей работе идеальное человеческое общество. Несколько недель на прилавке дожидался своего хозяина экземпляр «Анатомии меланхолии» Роберта Бертона, украшенный витиеватыми чернильными росчерками на фронтисписе. Эстер ногтем подцепляла случайную его страницу и внимательно изучала то, что выпало ей на этот раз. Кроме того, ее внимание привлек набор книг в темно-зеленом переплете, обрезы которых были выкрашены в красный и пурпурный цвета: Декарт, Галилей, Уильям Алебастер, Уильям Шекспир.

Когда раввин посылал ее за чернилами, бумагой или перьями, Эстер не упускала случая, подхватив под мышку покупки, погулять на книжных развалах. Как же отличались эти прогулки от походов в компании Мэри по ателье и сапожным мастерским. Мэри без умолку болтала о своих знакомствах, и Эстер едва ли что могла увидеть из окна кареты семейства да Коста Мендес. Но вот когда она отправлялась в Лондон одна, то ее глазам открывались совершенно изумительные картины: то команда докеров разгружает ярко размалеванную баржу, перетаскивая на спинах бочонки с сельдью, то мимо пройдет какой-то мавр с лиловыми вывороченными губами, улыбаясь ей во весь рот – они оба рассмеялись и разошлись, не сказав друг другу ни слова. Эстер остановилась у лотка толстой усатой торговки и купила у нее сливу – не потому, что ей захотелось есть, а лишь ради того, чтобы понаблюдать за ее жестикуляцией и за тем, как сложились ее губы после того, как она закончила говорить.

Она наблюдала за двумя школярами, сидевшими на корточках у самой реки и игравшими в запрещенные пока еще кости. Неподалеку горланила пьяная компания, чокаясь металлическими кружками, вознося хвалу возвращению короля и тем грешным удовольствиям, которые сопутствуют ему: кеглям, костям и травле медведя. Каждое удовольствие непременно полагалось как следует спрыснуть, оглашая округу немелодичными воплями.

Вернувшись к себе на Кричерч-лейн, она садилась за письменный стол и работала, глядя, как Ривка снует из комнаты в комнату. Ее перо под невидящим взглядом раввина сухим скрипом отвечало на его слова – и этот звук напоминал шуршание мыши, прогрызающей выход наружу. Эстер закончила письмо достопочтенному Йонахану Исраэлю. Затем раввину Аврааму бен-Порату. Ребе также попросил ее написать одному каббалисту в Гамельн по вопросу нумерологического анализа одного из стихов «Брейшит»[31], потом продиктовал письма нескольким молодым и пока что еще малоизвестным ученым, которые спрашивали у него совета по разным поводам. Эстер удивилась, когда раввин попросил ее написать письмо в Совет Четырех Земель[32] в Ярослав – речь шла о нарушении ашкеназского закона о Пасхе, – то есть ее учитель не брезговал общаться с тудеско, хотя это резко осуждалось амстердамскими раввинами-сефардами.