Вес чернил

И вот теперь при свете свечного огарка перед нею лежали книги: Августин, Декарт… Эстер положила на их обложки свои руки – они вновь приобрели былую нежность, будучи избавленными от работы по дому. Их томило иное желание, желание прикоснуться к каждой странице, провести пальцами по чернильным строкам…

От свечи оставалось еще больше половины. Значит, можно будет читать целый час, а то и дольше, если удастся разыскать в ящике письменного стола еще одну свечку. Интересно, сколько она уже нажгла свечей за последний месяц? Ночные бдения над книгами становились для Эстер все более желанными, поскольку только тогда она могла вникнуть в смысл написанного без риска, что ей помешают. Поборов свинцовую тяжесть первого своего сна, она заставляла себя подняться с постели и спускалась в кабинет раввина. Оказавшись в заветной комнате, она снимала с полки тома и читала, пока глаза не наливались свинцом, источая слезы от напряжения.

Эстер не смогла устоять перед соблазном зажечь вторую свечу – нет, ну в самом деле, неужели расходы на содержание их дома так уж велики, что какая-нибудь свечка может подорвать бюджет? Эстер купит новую свечку, когда ее снова пошлют в Лондон. Молясь, чтобы Ривка не обнаружила недостачу свечей, Эстер умиротворенно вздохнула и открыла «Исповедь».

Борясь с пылким глаголом Августина, она и не заметила, как растаял оставшийся огарок. Но в речи Августина было что-то такое, чего она никак не могла ухватить, смысл слов ускользал от нее. В дело пошли вторая и третья свеча, и расплавленный воск наплывал на застывшие напластования старых свечей. Декарт… Но нет, надо вернуться к Августину, поскольку надо выучить его длинноты наизусть, ведь латынь – это язык, связывающий мыслителей, и она была готова раскрывать его тайны, пока не овладеет ими. И Эстер продолжала читать, и возвышенные чувства пробегали по ее телу, заставляя трепетать, хотя она изнемогала от любопытства и усталости. Когда же наконец погасла четвертая свеча, то наступившая темнота раздвинула пространство комнаты до бесконечности, и Эстер закрыла книги, на ощупь ища свободные места на полке. Затем она тихо проскользнула в свою комнату и преклонила отяжелевшую голову на подушку. Ей казалось, что мир вокруг нее пульсирует, то сжимаясь, то расширяясь.

Утром она чувствовала себя словно одеревеневшей – ни солнечный свет, ни щебетание скворцов на крыше не могли разбудить ее. Сон смог прервать только шлепок ладони Ривки по стене. Потом, на кухне, замешивая тесто, Эстер чувствовала, как темнеет в глазах, стоило поднять голову; видимый мир грозил навсегда закрыться перед ней. Но тем не менее в голове бился один вопрос, словно ложка в деревянной миске: отчего раввины, стараясь понять волю Божью, или тот же Августин в своих рассуждениях о строении человеческой души, не думали как Декарт? Почему они ничего не могли принять за данность? Должен ли истинный поиск основываться на уже написанных текстах и традициях, или же разум способен сам по себе воспринимать все, что требуется для постижения мира? Какой путь вернее ведет к истине? Ложка стучала по краям миски, мысли бились в голове, а губы сами по себе шептали латинские изречения.

– Что за дьявол, – услышала она португальский говор Ривки, – пробрался ночью в наш дом и сожрал все свечи в кабинете раввина?

Эстер обмерла, и квадратная физиономия Ривки расплылась перед нею бесформенным пятном.

– Или наш слепой ребе светил себе по ночам?

Голос служанки дрожал от гнева. Эстер только и могла различить темные поры на носу Ривки.

– Это он, что ли, накапал воском на стол, чтобы за ним прибирали?

Эстер прижала миску к груди. Она наконец увидела полностью лицо Ривки, усталое, искаженное яростью и болью.

– Мы живем в этом ужасном городе, – продолжала грохотать Ривка, – в этом мерзком холодном доме, который рано или поздно сведет нашего хозяина в могилу. А ты в это время тратишь его деньги на свои книжные забавы!

Эстер не нашлась что ответить.

– Если учитель хочет, чтобы вместо мужчины работала ты, – тут Ривка перевела дыхание, и Эстер показалось, что та едва сдерживает слезы, – то я уважаю его выбор. Я не против, чтобы ты работала для его блага. Но я не позволю тебе воровать у человека, – в голосе Ривки послышались угрожающие нотки, – у того, кто единственный из вас, сефардских господ, имел сердце позаботиться о сиротах.

– Ривка, я не такая…

– Такая! – взвизгнула Ривка.

Казалось, ее саму поразил звук ее голоса. Немного оправившись, Ривка заговорила более спокойно:

– Да, ты такая. Это твой долг. Ты же португалка. И рано или поздно у тебя откроется дорога в жизнь. Ты выйдешь замуж – как любая другая девушка – и забудешь старого раввина. Да все вы такие…

Раздалось едва слышное шарканье по каменному полу. Обе женщины обернулись.

На пороге стоял раввин. Его тощая шея выглядела совсем тонкой, а из-под ворота рубахи виднелись седые волоски.

– Она читает по ночам по моей просьбе, – негромко сказал он, обращаясь к Ривке.

Та от удивления распахнула рот.