Весна священная

горничные, Леонарда и Кристина, они тоже хихикали. «Какого черта вы смеетесь?» — вскричал я в конце концов. И сразу настала тишина. Все три глядели на меня с вытянутыми лицами. «Ты газеты читал?» — спросила тетушка. «Нет».— «Ну так погляди». И царственным жестом протянула мне номер «Диарио де ла Марина». Я увидел крупный заголовок: «Германо-советский пакт». «Да, да. Хмурься сколько тебе угодно, а оно так. Вчера заключили». А я все читал, всматривался в каждое слово, сомневался.... откуда эти сведения, может, источникам доверять нельзя? Графиня между тем принялась пророчествовать, ведь так легко и приятно предсказывать будущее: «Это означает — конец коммунизму. Как вы теперь станете говорить, будто боретесь за свободу и справедливость? Русских силой втянули в союз, вынудили пойти на этот шаг, теперь немцы их проглотят, сожрут с потрохами. Немцы — самые культурные люди на свете. Они принесут в Россию свои изделия, свою промышленность, свой разум. Россия же после двадцати с лишним лет хозяйничания большевиков не в состоянии произвести ни одного предмета, годного для экспорта. Да ты посмотри сам... Кроме деревянных матрешек, которые вставляются одна в другую, да икры, которая тоже, кажется, не из России... видел ты где-нибудь, чтоб продавался русский автомобиль, русский холодильник, русская мебель? А как одеваются русские женщины, кажете^, будто они... Да что там! И говорить нечего... А мужчины в каких костюмах ходят? Рассказа г ь невозможно!..» Я не стал дожидаться конца тетушкиного монолога, пошел бродить по дому. Все было на прежних местах: индийские гардины, портреты Мадрасо, картины Сулоаги и братьев Субьор. Я вошел в кухню: шеф-повар — француз в белом колпаке, сидя на грубом табурете, читал газету, под рукой стояла бутылка бордо. Он приветствовал меня весьма жеманно, наговорил множество комплиментов, уверял, что я прекрасно выгляжу (впрочем, так оно и есть, на войне я окреп, созрел, эго заметно и в поведении и во внешности) и, наконец, приступил к животрепещущей теме: «Вы видели? Видели?.. Вот я и говорю: “II est inutile d’essayer de s’entendre avec ces gens-iá. Le Front Populaire s’etait mis le doigt dans l’oeil. Maintenant nous voilá baisés”1. Они же уроженцы степей, а мы — латиняне. On est des Cartesiens, Monsieur... On est des Cartesiens»1 2. Те господа, что 1 Нечего и пробовать договориться с этими людьми. Из Народного Фронта ничего не получилось. А теперь мы все влипли (франц.). 2 Мы картезианцы, мсье, картезианцы (франц.). 215

весьма встревожены были в свое время победой Народного Фронта во Франции, исходят теперь злорадством, читая о заключении этого пакта. Всего несколько месяцев назад, если кто-либо заговаривал о бомбардировках Мадрида, они старались переменить тему. А те, кто до сих пор не мог никак решить, включаться ли в борьбу за социализм или нет, тоже рады — камень упал с души, совесть больше не мучает. Есть и такие, что, вступив в партию, тотчас же и испугались ответственности, а тут появилась возможность гордо возвратить билет, и причина прекрасная: «мои идеалы попраны». «Диарио де ла Марина» пишет, что «красная опасность нейтрализована». И мой собеседник в белом колпаке, который был когда-то анархистом, почитывал «Пер Пейнар», твердит теперь о верности духу Декарта и религии предков (предки, надо согласиться, были верны духу Декарта, хоть и сами того не знали...), о верности делу монсеньора герцога де Гиза, законного наследника короны Людовика Святого, а заодно и Генриха Четвертого—наверное, из-за той “poule-au-pot”’, что так мила сердцу повара, хоть и много веков прошло... Я заперся в библиотеке и снова перечитал статью в «Диарио де ла Марина» и редакционные примечания к ней. Я высосал досуха поднесенную мне губку с уксусом; теперь меня выводило из себя другое: эти господа, как это им свойственно, на этот раз обвиняли Сталина в сближении с нацистами. Издатели «Диарио де ла Марина», органа^ уже сто лет известного своей реакционностью, встали на защиту идеалов (так и написано было—«идеалов»...), за которые я дрался с оружием в руках! Они обмануты, видите ли, они жалуются, негодуют! Сил больше нет! Вне себя от гнева и на тех, и на других, я швырнул на пол газету и снова поднялся в тетушкины апартаменты, готовый переломать всю мебель, если графиня снова начнет издеваться и хохотать надо мною. Однако тетушка поглядела на мое измученное лицо и, видимо, разжалобилась; она заговорила со мной очень ласково: «Ты плохо сделал, что не пришел ко мне раньше. Ты же плоть от плоти моей, сын сестры, которую я нежно любила, никакая политика не разлучит нас с тобой никогда. Кто не совершает ошибок в молодости? Вон с твоей кузиной Эстрелитой еще хуже было — в тринадцать лет невинности лишилась, а погляди-ка на нее теперь: замуж вышла удачно, детей нарожала, верная супруга, добрая католичка... 1 Имеется в виду известная фраза последнего о «курице в горшке» у каждого француза. 216