Весна священная

Никеро». «Ну, заварушка!» — сказал Хосе Антонио, с которым мы ужинали в басконском клубе. «Да,— сказал Энрике.— На сей раз, кажется—да. Насколько я понимаю, операция прекрасно подготовлена».— «А людей,— сказал Хосе Антонио,—долго учили в Мексике». Много позже я узнала, что началось это однажды ночью, в тукспанском порту. Вынырнув из мрака, какие-то тени подошли к темной реке, чтобы тихо плыть по ней на лодках—их медленно привели гребцы — к яхте, которая ждала с потушенными огнями. Одни спустились с плато, другие прибыли из Веракрус или из Тамаулипас, что не особенно далеко, но все почти без слов узнали друг друга, потому что собрались точно в назначенное время. Убаюканный вдвойне и ночной порою, и монотонностью своей недолгой еще жизни, город узнал лишь назавтра (без особого интереса), что, пока он спал, тени прошли во мраке мимо него. Кое-кто заметил ночью, что разлаялись псы, но это бывает по ночам — должно быть, они видят то, чего люди не видят... Когда же утром 25 ноября стало известно, что псы и впрямь видели немало, и лодочники рассказали, что, явившись из тьмы, какие-то люди — много людей — велели отвезти их к красивой яхте, стоявшей и днем на виду у всех добрых католиков (а их тут немало), яхты уже нигде не было. Это показалось странным, особенно потому, что с вечера пригнало тучи, кое-где шел дождь, метеостанции предвещали плохую погоду, и мексиканскому флоту, до новых распоряжений, запретили покидать залив. «Богачи развлекаются, они — народ сумасбродный...» — сказал кто-то, полагая, что «Гранма» — так называлась неизвестная яхта — вышла из залива по прихоти неопытного владельца. «Да уж!..» — сказал еще кто-то, глядя в изменчивое и неспокойное небо, и махнул на это дело рукой... Наступили непогожие сумерки, зажглись огни, потом погасли, а ночью—такой же самой, как многие другие,— псы лаяли мало... Теперь, однако, сообщения были туманны. Мы знали, какова эта яхта с виду, видели фото в газете, знали мы и то, что экипаж высадился там, где трудно пройти — в топком месте, заросшем манговыми деревьями и называвшемся Лас-Колорадас. Кое-кто считал, что войска Батисты всех уничтожили, тем более с помощью авиации. Но 9-го газета «Эль Мундо» сообщила, что в двух новых стычках погибло еще четырнадцать мятежников. («Новые стычки? Значит, это не кончилось?» — говорил Каликсто в перерыве с нескрываемой радостью...) Сообщения становились все короче й непонятней, приближалось рождество, из Канады прибыли елки, запах их смешался с пряным духом креольского жаркого. Витри344

ны украсили омелой, в лавочках продавали открытки с надписью «Merry Christmas and Нарру New Year1», в drug stores1 2—красные свечи и колокола, жара стояла двадцать пять градусов, и, в белых бородах и пунцовых шапках, мучались деды-морозы, самые несчастные на весь христианский мир. Наступил Новый год, и новогодний вечер был для меня невесел, ибо мне открылась весьма неприятная ситуация, которая, собственно, существовала и до того, но сейчас возникла передо мной во всей своей печальной реальности. Графиня, у которой я давно не была, позвала нас «встретить Новый год» (главным образом — ради меня, чтобы показать, что она не презирает жену своего племянника, «плоти от плоти», который славился все больше в ее кругу, как даровитый архитектор, умеющий угодить каждому). На этом изысканном приеме можно было, как и всегда, встретить знатного испанца с каудильо в гербе, дам из нью-йоркского света, не говоря о трех американских сенаторах, совершавших, по словам Энрике, полу- дипломатическую поездку и проводивших время то в поместье у Батисты, то в знаменитом флотском борделе на улице Колумба, где благосклонные девицы в прозрачных халатиках ждали гостей, мебель была стилизована под XV—XVI века, в, гостиной спускались с потолка три каравёллы, тонко напоминавшие о великом мореплавателе, чье имя носила улица, а тем самым — и о море вообще, и о моряках, хозяевах заведения, в котором гость из Кентукки или Коннектикута мог найти себе по вкусу и женщину, и мужчину, и бесполое существо, и двуполое, и даже многополое. Графиня обещала на «изысканном приеме» оркестр, где скрипки выкрашены в белое, «дивное шоу!» и прелестный подарок, прицепленный к веточке винограда о двенадцати ягодах, которые мы, по испанскому обычаю, должны были глотать, давясь, по одной на каждый удар часов. Чтобы не глядеть на американских сенаторов в бумажных коронах, с «тещиным языком» во рту; чтобы не скучать как обычно, под треск трещоток, писк свистулек, звон игрушечных бубнов и бокалов, под весь этот шум и гам поздравлений и тостов, я сослалась на сильную простуду и пообещала графине по телефону, что лягу рано, приму аспирин, а прежде — выпью вина (моэ-э-шандон) из ее погребов, она прислала нам шесть больших бутылок. Шампанское пришлось кстати, поскольку у нас предполагался «домашний ужин», на который я 1 Веселого рождества и счастливого Нового года (англ.). 2 Аптеках (англ.). 345