Ветер переменных направлений

Быстрей бы вернулся Вилнис! Придумали, бляха, «экспериментальный рейс»! Обычно на выходе выпьют немного, повеселятся – и за работу, а сейчас не знаю… Выйдем в море, добьют свои запасы, выпросят рыбное вино, потом будут дербанить столитровую бочку с квашеной капустой и ковшиком цедить рассол в расстроенный организм. А на промысле, встрепанные и больные, они станут к транспортеру на укладку рыбы. Это будет лечить их две или три недели, порой по двадцать часов в сутки, и время будет на «только поесть». Надо переключить мысль.

Вспомнился прошлый рейс. Перед самым отходом по причалу вдоль борта неспешной трусцой пробежала большая крыса. Она остановилась у кнехта, хитро посмотрела на нас и вдруг рванула по швартовым концам на судно. Боцман маханул шваброй, зажатой в нетвердой руке, и промахнулся. Поискали, пошумели и забыли – сдохнет, здесь крысы не живут. Уже на промысле, в рыбцехе, она внезапно вывалилась с верхнего трубопровода на ленту транспортера и понеслась по переборкам, нашим плечам и головам. Первые секунды мы пребывали в шоке, затем стали отмахиваться руками, кричать, кидать банки… Крыса заметалась и вдруг, в затяжном прыжке, достигнув дальнего угла рыбцеха, нырнула в оранжевые проолифенные штаны остекленевшего от ужаса Иваныча. Эти рыбацкие портки на лямках всегда топорщатся на пузе, как сумка кенгуру. Между ног у Иваныча вспотело, он мгновенно воспрял и, завинтив тройной тулуп, попытался упасть. Некуда! За спиной – открытая дверь, Иваныч шустро так толстым задом через высокий комингс скок на палубу! Мы высыпали следом. Наш герой, пружиня телом, уже колесом ходил по кругу, выделывая разные штучки, неожиданно приседал и, перемалывая зверя «батонами», двигался утиным шагом. Разинув рты, мы наблюдали в оцепенении, а он, молодецки взвизгнув, взлетал и парил в воздухе, падал плашмя на деревянный настил и опять взлетал… Феерия закончилась вдруг: Иваныч упал на палубу и затих, в штанах, кажись, тоже не шевелилось. Мы стащили с него портки и вытряхнули раскатанную в блин жертву. Я оживил Иваныча нашатырем и занялся осмотром тела. К счастью, укусов не было, только две глубокие кровоточащие борозды тянулись от поясницы через всю задницу. Крыса пыталась удержаться на этих волосатых горах и юркнуть в норку, но не успела или не смогла.

– Задохлась, сердешная… Три недели не мывши, – скорбно вздохнул подоспевший к развязке дядя Миша.

Задницу Иваныча мы раскрасили зеленкой, заклеили пластырем и впервые безудержно-нервно расхохотались. Анатолий Иваныч два дня был слегка не в себе, все вздрагивал, потом оклемался.

Я снова вышел на палубу, присел на комингс трюма и долго-долго смотрел на малый краешек заходящего солнца и бронзовые блики по темной воде. Вот и последний лучик стрельнул в темноте зеленой искрой и пропал навсегда. Люди еще гомонили где-то, но уже невнятно, а я размышлял о них, окружающих меня в этом малом пространстве. О том, что жизнь как-то нескладна, и греет только тепло любимых, но так далеко этот огонек. Что я тут делаю? Свой, но по сути совсем чужой. Сознание гасло, и уже не думалось ни о предстоящем рейсе, ни о пропавшем капитане…

Очнулся от холода, уже полночь. Тишина вокруг, только старый Валдис и дядя Миша что-то клюкают и тихо беседуют в темноте у мачты, да мечется по палубе худенький, как мальчишка, моторист Коля. Ему сорок два. Глядя на него, вспоминается гафтовское: «Он странный. Будешь странным тоже, коль странность у тебя на роже». Чернявый и черноглазый молчун, он странен своей обособленностью, отрешенностью от мира, что совсем не свойственно морякам. Спросят – ответит, пошлют – пойдет. Впрочем, один штришок к безликому портрету есть. Коля по прозвищу Буратина держит маленькую ссудную кассу рубликов этак на триста. Такое положение дел всех устраивает: в любое время можно позаимствовать разумную сумму под десять процентов. Возврат кредитов – ежемесячно в день зарплаты. Банковские дела Коля ведет в маленькой синей книжице, хронических должников отмечает красным, и, надо сказать, их достаточно. Безнадежных Коля резко вычеркивает и закрывает доступ к благам. Сейчас он бы поспал, но боится заходить в свою коммунальную каюту. Там бодрствует Яша с разбитой мордой, и неизвестно, что у него на уме. А в моей каюте недвижно лежит Иваныч, в каюте механиков недвижно лежат Матти и Филимоныч и далее – везде. Какой-то странный отход – всех постигло, все спят, а мне негде приткнуться. Та-ак, ну а кому же стоять ходовую вахту? Ведь выйдем когда-нибудь. Механики отдыхают, один Коля-моторист живой, ему и стоять отходную вахту в машинном отделении! На мостике? У Яши вахта только утром. С ноля должен заступать Анатолий Иваныч, но он временно и, вероятно, до утра недоступен. Два штурмана вне игры, а в остатке один я, и торчать мне в лучшем случае всю ночь. Со мной на руле будет старый добрый Валдис – он жив всегда. Определились.

Вилнис явился к полуночи и, минуя трап, спрыгнул на палубу. Я вздохнул с облегчением:

– Я уж думал, тебя менты замели!