Ветры низких широт

— Да ничего... Мы сперва на них глазенапы лупили, они на нас, а потом пообвыкли. — Одноклассник помолчал. — Вообще-то приятного мало. — Он опять помолчал и сказал уже не к месту: — У них там негров навалом. — Он и в третий раз помолчал. — Говорят, вы на Кубу собрались? Везет же людям.

— Куда мы собрались, мы и сами не знаем.

— Ты мне лапшу на уши не вешай. Мы тут все знаем. ОБК только вас и ждал, чтобы идти с визитом.

О Кубе Суханов услышал впервые и в радостном недоумении пожал плечами.

— Вообще-то нам ничего не говорили... Но перед самым выходом мы покрасились — это верно.

— В Селиванове брехать не умеют. В Селиванове говорят одну гольную правду. А вообще-то, как живешь?

Что-то теплое-теплое нахлынуло на Суханова, и захотелось ему рассказать и о Наташе, и о всех своих перипетиях, в которых столько всего было и горького, и счастливого, и тревожного, и обидного, и стыдного. Он уже и уселся поудобнее, даже ногу закинул на ногу и вдруг неожиданно подумал: «Не смей, никого не пускай туда», поскучнел на глазах и сказал нехотя:

— Не все у меня с моряками ладится. Кто-то из нас виноват...

— Не рефлексируй. Ты эти самые рефлексии побоку.

— Как это?

— Очень просто: раз, два и в дамки. На службе китайских церемоний не должно быть. Эти самые церемонии для службы противопоказаны.

Суханов пошел проводить одноклассника к трапу, но никаких катеров в тот час — ни своего, ни чужих — не оказалось на бакштове, и пришлось ждать, хотя по всему рейду, прыгая на легких волнах, сновало много всякой мелочи. Суханов обратил внимание, что среди этой сутолоки американских катеров не было.

— А супостаты катерами пользуются редко, — со знанием дела сказал одноклассник. — Они все больше вертолетами. И в гости они, должно быть, друг к другу ходить не приучены. Это мы — Россия. Мы без гостевания не можем, а они живут так себе и — ничего.

За Эгейским морем, за турецкими проливами, далеко-далеко осталась Россия: и город, сложенный из белого камня, и иссиня-зеленые бухты, возле которых сгрудился этот город, и раскоп, и Анин камень, и дом под зеленой крышей. Стало быть, там теперь его, Суханова, Госсия, ну, может, еще маленько и на Оке, ах да не все ли равно, где она, главное, что далеко — как это в той песне? — «далеко, где кочуют туманы».

— А после Кубы куда вас пихнут? — спросил одноклассник, видимо собирая новости впрок, чтобы было потом чем поделиться в кают-компании.

— Мы не идем на Кубу. — Суханов почувствовал себя виноватым перед одноклассником, что «Гангут» не шел на Кубу. — И вообще, я не знаю, куда мы идем.

— Разве вам командир не объявлял? — удивился одноклассник.

— Нет, он только сказал, что мы идем в село Селиванове, а потом уже, при выходе в океан, получим конкретное задание.

— Так чего же ты письма не пишешь?

— А зачем? Родителям я написал, с кем надо попрощался.

— Право, чудак человек. Да ведь пока письма дойдут до России, пройдет не меньше полмесяца, а то и больше. По себе знаю.

Одноклассник уже второй месяц, а точнее, тридцать четыре дня находился на службе и на этом основании мог судить свысока о вещах, которые еще были недоступны Суханову.

— Так ты полагаешь, что следует написать?

— И непременно. И переправь их ко мне на «Верный». А уж я потом их с первой оказией отошлю в Россию.

Подвалил катер с «Адмирала», одноклассник откланялся и спустился по трапу в катер, зная, что отказа не будет, и катер сделает хоть пять кругов, но на «Верный» завернет обязательно, потому что к этому его обязывала флотская этика.

Дослужившись до лейтенантских погон, Суханов еще ни разу не писал любовных писем и не представлял, как их пишут, ему даже казалось, что любое слово, легшее на бумагу, становится ложью. Ему не хотелось лжи, а она как будто сама сползала с кончика его пера, он боялся пошлости, а пошлость словно бы сама ложилась в строчку. Он отодвинул бумагу в сторону, порылся в столе и среди фотографий и открыток нашел пожелтевший снимок матери с отцом. Они снялись давно, но даже и для того давнишнего времени выглядели чопорными и старомодными, как все люди их сельского круга.

Суханов смотрел на эту любительскую, местами потрешуюся фотографию, на этого несколько угрюмоватого, но довольно моложавого мужчину и милую, словно бы немного испуганную женщину, и трогательно думал: «Неужели они когда-то были вот такими, немного смешными и страшно молодыми? Тогда отец был старше меня на два года, а маме было на год меньше, чем теперь мне». Он перевернул фотографию и размашисто, из угла в угол, написал: «Наташа, это самое дорогое, что у меня есть. Они тут немного старомодные, но и в жизни такие. Они должны тебе понравиться. А полынь высохла и уже хорошо пахнет. Спасибо, что ты есть!»

Он достал конверт, но почтового адреса дома под зеленой крышей он так и не узнал. Зато он помнил почтовый индекс города и улицу, на которой стояла музыкальная школа, и у него появилась уверенность, что это необычное письмо обязательно найдет адресата.